Пол Трынка - Игги Поп. Вскройся в кровь

Под безжалостным лос-анджелесским солнцем ехал он, откинувшись на заднем сиденье длиннющего лимузина, как вдруг заметил, как по Сансет-бульвару топает несколько потерянная знакомая фигурка. Он велел водителю притормозить, открыл окно и крикнул: «Эй, Джим, иди сюда!» Джим нашел его худым и бледным, «но прежде всего счастливым, по крайней мере, что касается работы». Счастлив он, конечно, был и встрече со старым другом – и немедленно пригласил его в гости. Дэвид был полон энергии, по всему полу валялись книги, в том числе книжечка про фальшивые высадки на Марс, по которой Дэвид хотел снять кино; приходили и уходили разные личности вроде Денниса Хоппера, и Дэвид делал последние приготовления к роли в фильме Николаса Роуга «Человек, который упал на Землю». Боуи предложил снять четырехканальную студию и поработать над каким-нибудь материалом.

Очевидцем одной из сессий в голливудской студии Oz в мае 1975 года стал журналист из Rolling Stone Кэмерон Кроу, когда брал ряд интервью, запечатлевших портрет маниакального, увлеченного, распадающегося на части Боуи лос-анджелесского периода. Игги и Боуи уже записали несколько треков, в том числе песню, из которой позже получится “Turn Blue”. Поверх интенсивного инструментального трека, над которым Дэвид девять часов работал в студии, Игги начитал импровизированный текст в режиме потока сознания. Дэвид с гордостью обозвал его «Ленни fucking Брюс и Джеймс Дин», но тут подруга утащила Игги из студии, да так и не вернула. Через несколько недель Кэмерон опять встречался с Боуи и узнал, что на следующий день Игги проспал, а через несколько дней позвонил ночью пьяный, и Дэвид велел ему «сгинуть», – он и сгинул. «Надеюсь, что он не умер, – сказал Боуи. – Было бы жалко, хороший артист».

Джим опять пустился в странствия, спал где попало и с кем попало – какая же “LA Woman” откажется понянчиться с падшей рок-звездой. Полезным местом оказалась Парк-Сансет-плаза прямо напротив «Коронета», где богатые голливудские бизнемены селили своих любовниц. У дам, понятное дело, было много свободного времени. Более того, теперь у Джима появилось постоянное пристанище в виде огромного дома на берегу океана в Ла-Джолле близ Сан-Диего. Однажды сан-диегский музыкант Майк Пейдж привез свою подругу Лизу Леггет в Лос-Анджелес на Мелроз-авеню за покупками, и общий друг познакомил их с Игги, который ночевал у него на кушетке. За несколько минут, пока Майк отлучился в ванную, Лиза успела пригласить Джима пожить в доме своих родителей в Сан-Диего. Джим смекнул, что это не обычная квартира, и вскоре стал регулярно бывать у Леггеттов. Дом, выстроенный основателем сети гостиниц «Ройял-Иннз» Эрлом Гагосяном, выглядел весьма безвкусно, как «Рамада-Инн»-переросток. Майк Пейдж вел с обнищавшим, но очаровательным Остербергом длинные серьезные дискуссии о блюзовой музыке и только позже понял, что, приезжая в Лос-Анджелес, Лиза приглашала Игги в их номер в отеле Шато-Мармонт, где он заказывал шампанское «Дом Периньон» и свысока покрикивал на нее. «Когда друзья рассказали мне, что он путается с Лизой, да еще и помыкает ею, мое сердце было разбито, – говорит Пейдж, правда, добавляет: – Возможно, Джим не знал, что мы с ней давно уже пара».

Однако по возвращении в Голливуд Джима опять начинало «засасывать». К концу 1975 года он уже ночевал в гараже на пляжном матрасе, который стырил в соседнем магазине. Приютил его там некто Брюс, промышлявший продажей своего тела на Селма-авеню; заработав денег, он тут же тратил их на кваалюд, которым делился с Джимом. Однажды, закинувшись парой колес, Джим попытался украсть в магазине «Мэйфер» на Фрэнклин-авеню немного сыра и яблок, опять угодил в полицию и на этот раз уже в тюрьму. К тому моменту единственным, кто согласился его выкупить, оказался Фредди Сесслер, любимец рок-н-ролльной тусовки, выживший в Холокосте, друг Кита Ричардса, знаменитый, по словам Джима, как «чувак, который всегда может устроить праздник».

Сесслер был в ужасе от того, в каком положении находится Джим, и предложил ему работу. Увлекательный рассказчик, похожий на Чико Маркса, Сесслер много чем занимался; последнее его предприятие, несколько теневое, имело отношение к телекоммуникациям. Он раздобыл список бизнес-клиентов телефонной компании «Вестингауз», снял офис в Лос-Анджелесе и посадил разношерстную компанию обзванивать мотели и семейные магазинчики Восточного побережья и сообщать им, что «Вестингауз» в их регионе закрывается, но есть новая компания, которая обеспечит им эксклюзивное обслуживание. Несколько недолгих дней Джим подвизался в качестве служащего телефонной компании. Несмотря на неотразимый тембр и убедительную манеру, Джим потерпел «страшное фиаско», поскольку на работу требовалось выходить в пять часов утра. Сесслер был великодушен: «Забудь об этом, Джим. Я тебе скажу, что я сделаю. Я позвоню Дэвиду. Ты знаешь, что он тебя любит. И он хочет с тобой работать».

Джим был слишком гордый, чтобы обращаться к Боуи за помощью, и вместо этого сбежал в Сан-Диего, где Лиза Леггет, дабы помочь ему встать на ноги, оплатила ему трехдневный мотивационный курс «Успех и перевоплощение» (600 баксов), пока Сесслер пытался связаться с Боуи. (Неплохой, должно быть, был курс.) По счастливой случайности (особенно для того, кто вступает на путь Успеха и Перевоплощения), Дэвид Боуи как раз оказался в городе в процессе своего тура Station To Station .

13 февраля Джим навестил Дэвида в отеле. Дэвид поставил ему демо новой песни, над которой работал со своим гитаристом Карлосом Аломаром, под названием “Sister Midnight”.

– Хочешь, давай запишем? – предложил Дэвид. – Может, сразу после тура выстроим вокруг нее альбом?

– Да, черт возьми (“Hell, yeah”), – был ответ.

Джиму было сказано, чтоб собрал рюкзак и назавтра к девяти утра, как некий «рок-н-ролльный призывник», был готов присоединиться к туру. Так начался один из самых трудных, познавательных, счастливых и продуктивных периодов его жизни. То же самое можно сказать и о Дэвиде Боуи. Нервный, постоянно под кокаином, он жил в непрерывном стрессе и, по словам многих из тех, с кем пришлось поссориться, в отношениях с людьми был эгоистичен и безжалостен. В то же время к Джиму, который когда-то обзывал его «проклятой морковной башкой», Дэвид Боуи проявлял, как говорит Карлос Аломар, «понимание, сочувствие и деликатность». Эта дружба продержалась гораздо дольше, чем можно себе представить, и легла в основу самой великой из всей музыки, которую удалось создать и Игги, и Боуи.

Стояло лето 1977 года, и Дэвид Боуи с Игги Попом уже порядком друг другу поднадоели. Уже около года они жили, как говорится, друг у друга в кармане: вместе ходили по музеям, вместе ездили на поезде, читали одни и те же книги, жили в одном и то же доме, одинаково стриглись. Теперь шла война.