Роджер Долтри - Моя история. Большое спасибо, мистер Кибблвайт

На следующий день мы отправились на фестиваль в Монтерей. Мы прокатились на первом в нашей жизни лимузине и, по совместительству, самой неудобной машине, в которой мне когда-либо довелось находиться. Мы все кости переломали, пока добрались, но чувствовали себя на седьмом небе. Сам фестиваль обернулся подлинным летом любви. Все чувствовали эту атмосферу: мир, любовь и понимание. А потом прибыли мы и всё поменяли. Мы должны были играть в тот же день, что и Джими Хендрикс. Это была плохая новость, потому что Джими затмил выступление Пита.

Мы впервые встретились с Джими, когда он приехал посмотреть, как мы записываем альбом в IBC в Лондоне в конце 1966 года. Покончив с записью, мы все отправились в ночной клуб Blaises, чтобы увидеть его дебютное выступление в Британии. Там были все, и мы сразу поняли, что Хендрикс представляет серьезную угрозу. Джими повторил на своей гитаре все трюки, которые Пит проделывал с 1964 года. Он был необычайно харизматичным. Просто невероятно. Его группа была так же тщательно подобрана, как и наша. Филигранно, просто идеально. Хендрикс переключался в мгновение ока, но Ноэль Реддинг и Митч Митчелл играли с ним нота в ноту. Они мгновенно понимали, в каком направлении он двигался, и следовали за ним. Такое не купить ни за какие деньги – это дар. И у нас и у них был этот дар. Удивительно, когда такое происходит, и если тебе довелось стать свидетелем такого события, то оно не оставит тебя равнодушным. Тем вечером все в Blaises: Клэптон, Бек, мы с ребятами – все были тронуты. Пит, конечно, выразился жестче. Он сказал, что чувствовал себя раздавленным.

Джими добился всего за короткий промежуток времени. Мы впервые увидели его в 1966 году, а к 1970 году его не стало. Кто знает, куда бы завела его музыка? Он бы изменился, как и мы. Он хотел, чтобы его музыка была ближе к джазу, он хотел поменяться, но публика не желала этого. Она попросту хотела все большего и большего. Похожая история случилась с Cream. Аудитория Cream постоянно требовала знакомой музыки, но группа больше не могла удовлетворять их запросы. Деваться было некуда, и это тоже оказывало давление. Многие рок-группы потерпели крах из-за подобных ситуаций.

Джими стремительно набирал популярность. Он был звездой, и он стоял за кулисами на фестивале в Монтерее, лицом к лицу с Питом, споря о том, кто должен выступить первым. В конце концов было решено подбросить монету, и этот жребий выиграл Пит. Мы пошли первыми, спасибо, черт возьми, и оставили сцену, разорвав в клочья аудиторию и наше оборудование. Затем вышел Джими и поджег свою гитару, но это не имело значения. Для нас это все еще был поворотный момент. Американцы увидели нас. Они увидели, что мы способны сделать вживую. И все это я провернул в покрывале, которое купил на антикварном рынке в Челси. В те времена это было в порядке вещей.

Ни у одной из рок-групп не было стилистов или дизайнеров. Перед каждым турне мы околачивались в районе Кингс-роуд в поисках чего-нибудь, что могло бы изменить наш облик. Жилет с бахромой, который я носил на «Вудстоке», был из магазина в Илинге. Смелый индийский наряд, в котором я предстал во время нашего турне в 1975 году я проделал в нем отверстия и силами «Ателье Роджера Долтри» превратил его в костюм. Жена Майлза Дэвиса позвонила Хизер узнать, кто был дизайнером моего костюма. В следующий раз, когда мы увидели его выступление, он щеголял в таком же наряде. Я очень сомневаюсь, что он раздобыл его на местной гаражной распродаже. Для меня не имело значения, откуда взялась та или иная вещь. Важно быть красной овцой, а не черной.

Той ночью в Монтерее сработал прикид из покрывала. Я отпраздновал наш успех парой напитков и коктейлем, которые мне подарил Август Оусли Стэнли III, король ЛСД, или Медведь, как его называли все на Западном побережье. «Всегда ограничивайся только одним косячком, – сказал Оусли, передавая его мне. – Больше в тебя не влезет». Оусли был первым парнем, который начал массовое производство ЛСД. В период с 1965 по 1967 он произвел пятьсот граммов ЛСД, а это миллион доз. И вот этот человек велел мне держаться подальше от всей этой радости. Я последовал его совету.

Косяк был американской версией «Камберуэлльской морковки» (косяк, состоящий из двенадцати листов бумаги, длиной около восемнадцати дюймов, наполненный чистой марихуаной. Термин берет начало из культового британского фильма «Уитнэйл и я». – Прим. пер. ). На то, чтобы расправиться с ним, у меня ушла большая часть ночи, но я не возражал, потому что Кэтрин Джеймс, подруга Эммаретты, вернулась ко мне в мотель, чтобы помочь. Она была красивой блондинкой, и все за ней бегали. И, несмотря на то, что во время нашей первой встречи я был с Эммареттой, а Кэтрин – с Эриком Клэптоном, в Монтерее она разделила со мной тот чудесный ментоловый косячок.

Остальные ребята развлекались с помощью 2,5-диметокси-4-метиламфетамина. Во время полета из Лос-Анджелеса в Нью-Йорк Пит злобно пялился на мой кафтан. Бог знает, что творилось у него в голове, но он без устали бормотал о радугах. Это были долгие шесть часов, а затем, на обратном рейсе в Лондон, я должен был провести их через иммиграционный контроль аэропорта имени Кеннеди. Это было не особо-то легко, потому что все то и дело вырубались, но выбора не было. Денег на другой рейс нам бы не хватило. Но из этого путешествия удалось вынести пару хороших вещей: Питу пришла идея песни «I Can See For Miles» и он решил, что наркотики – это плохо.

Следующие несколько дней в Лондоне мы жили в студии звукозаписи, работая над нашим следующим альбомом The Who Sell Out . Затем, 7 июля, мы начали наше первое полноценное американское турне, и оно было крышесносным.

Во время совместных гастролей с Herman’s Hermits в 1967 году мы перемещались на частном самолете, что звучит очень пафосно, но были две небольшие проблемы. Прежде всего, он не был частным – нам пришлось делить его с Hermits, которые были нормальными ребятами, но нас бесило, что их имя было намалевано на боку самолета. Во-вторых, это был не современный истребитель, а четырехпропеллерный Douglas DC-8, который держался на последнем издыхании. В прошлой жизни он использовался для грузоперевозок, но теперь его превратили в гастрольный самолет с тем же стилем и щегольством, с которыми я переделал наши старые туристические фургоны. Вдоль задней части салона стояли деревянные койки, плюс было еще несколько мест.

Крейсерская скорость самолета должна была составлять триста пятьдесят миль в час, но, поскольку в нем было столько дырок, что не удавалось добиться герметичности салона, нам приходилось летать на малой высоте. У меня всегда было ощущение, что мы летим на минимальной критической скорости. И, поскольку нам приходилось летать так низко, самолет подскакивал на каждом воздушном потоке. Пересекать на нем пустыни Аризоны или Невады было все равно что застрять на пару часов на американских горках в гребаном парке развлечений.