Роджер Долтри - Моя история. Большое спасибо, мистер Кибблвайт

Песне «My Generation» не требовалось ничего из этого. Нужно было лишь показать силу. Это была еще одна уличная песня, наподобие «Anyway, Anyhow, Anywhere», и, оставив дзен-утку в стороне, я, как и все ребята, был готов проявить в исполнении немного агрессии. Нам хотелось приказать всем заткнуться. Записав оставшуюся часть альбома, мы двинули домой.

Трек был выпущен в конце октября, а альбом вышел 3 декабря. Конец года предвещал быть замечательным, но это было не совсем так. Я все еще был врагом. Все говорили об уходе. Кит и Джон собирались пуститься в сольное плавание. Кит спросил Пола Маккартни, может ли он присоединиться к The Beatles. «У нас уже есть барабанщик», – ответил Пол. После этого он собирался присоединиться к The Animals, а потом к The Nashville Teens. Пит собирался присоединиться к супергруппе Paddy, Klaus & Gibson.

Юридические баталии ни к чему не привели. Кит и Крис поссорились с Шелом Талми. В течение пяти месяцев они то и дело бегали в Верховный суд, пытаясь разорвать контракт с Талми, и все это время мы не могли выпускать музыку. Учитывая, что в среднем группы существуют около полутора лет и что мы были гораздо беспокойнее, чем рядовая группа, наши пять месяцев казались целой жизнью.

Но мы просто продолжили выступать. Мы отыграли свое последнее шоу в общественном клубе на Голдхок-роуд 3 декабря 1965 года. Это место было родным с самого начала, поэтому то шоу считается поворотным моментом в нашей карьере. Той ночью мы оставили наши мод-корни. Конечно, ночка выдалась не особо приятная. Кому-то запомнился вышибала с большой палкой на конце цепи. Но в таких местах всегда есть вышибалы, и им не нужны большие палки на цепях, посколько они сами были размером со шкаф. Мне кажется, аудитория придавала этому гораздо больше значения, чем мы. Мы не бросили их – мы шли дальше, потому что не могли угодить всем. Я не переставал быть модом, потому что я никогда и не начинал быть модом. Я всегда был таким. Я никогда не любил униформу. Когда все были разодеты в модные тряпки, я носил кожаную куртку. А когда все стали щеголять в кожаных куртках, я переключился на замшевое пальто. Да, может, мы и были мод-группой – некоторое время одевались как моды и это помогало нам, – но мне не казалось, что мы должны отвечать чьим-то ожиданиям. Мне, да и Питу тоже, думалось, что к тому времени, как мы начали создавали собственную музыку, людей стали интересовать мы, а не то, во что мы одевались.

Поначалу мне нравилась субкультура модов. Мне нравились яркие костюмы, длинные пиджаки, эдвардианский стиль с очень жесткими воротниками и запонками. Это было эффектно, а мне нравилось одеваться эффектно. Я унаследовал это от отца. У него было две рубашки. Одна была его лучшей рубашкой, другая была рабочей. Он каждый день менял воротник, у него были манжеты, но не было рукавов. Но он выглядел эффектно. Мой папа всегда выглядел круто. Поэтому мне тоже нравилось выглядеть крутым.

Но потом все начали носить джинсы и спортивную одежду «Fred Perry», а затем в моду вошли парки. Это было чересчур. В этой штуке можно было заживо свариться. Я не хотел, чтобы люди решали, что мне носить. Поэтому я носил то, что хотелось, и жил так, как хотелось. Я больше не жил в фургоне. Я завоевывал мир. Какое-то время я ночевал в офисе, которым по совместительству являлась комната в квартире Кита Ламберта в Айвор-Корт, в начале улицы Глостер-Плейс.

Каждое утро на кухне какой-нибудь парень готовил кофе. Потом выходил Кит, оправдываясь, почему этот парень был здесь, и избавлялся от него. Я знал, что Кит был геем. Я знал, что ему нравятся молодые люди, но он ни разу не пытался приударить за мной. Ни разу. Возможно, я был не в его вкусе. Или, может быть, он знал, что это далеко не зайдет. В конце концов, я встречался с крестной дочерью его отца. Но потом, так или иначе, мы с Клео разошлись, и судьба свела меня с девушкой по имени Анна из Масуэлл-Хилл. Она жила со своей соседкой по квартире, Гиттой, поэтому я поселился с ними в Масуэлл-Хилл. Такой и была моя жизнь: дорога до концерта, выступление, возвращение в Масуэлл-Хилл.

Пока я жил своей простой жизнью, Пит все сильнее углублялся в коридоры своего подсознания. К 1966 году он действительно начал писать свои собственные песни, и они стали… другими. У нас было достаточно крепких хитов. Что бы мы ни выдали дальше, мы бы все равно попали в «Top of the Pops». Так что Пит написал «I’m a Boy».

Черт возьми. Песня, которая должна была стать частью рок-оперы «Quads» (Четверня. – Прим. пер. ) о будущем, где родители могут выбирать пол своих детей. У одной пары есть три девочки, но четвертый ребенок – мальчик. Мать этому не рада, она воспитывает его как девочку, и ребенок подвергает сомнению свою гендерную идентичность. Эта песня, как и большая часть музыки Пита, намного опередила свое время.

Для меня это было очень, очень непросто. Я не возражал против строк: «Меня зовут Билл, и я больной на всю голову», но часть о мальчике, который пытался найти свою идентичность, была трудной. До этого момента группа формировалась вокруг того, что делал я. Пит писал песни, но я их пел. Я не был за главного, но на сцене я мог творить все, что хотел. Ребята подстраивались под меня и песни тоже. Но теперь все изменилось. Моя уверенность была подорвана.

Я помню, как начал больше слушать голос Пита на демозаписях, пытаясь разобраться, как он пел. Я пытался передать его голос с помощью своего голоса. Я старался петь как ранимый ребенок. Слушая «I’m a Boy» сегодня, я думаю, что в некотором смысле это сработало, но тогда мне так совершенно не казалось. Совсем нет.

Мне казалось, это звучало так, будто я пою в тоннеле. Мне никогда не нравилось слушать собственный голос. Я ненавижу слышать себя за пределами сцены. Вы либо слушаете нас на одном из наших шоу, либо слушаете где-нибудь сами. Если же вы хотите, чтобы я ушел с вашей вечеринки, то просто включите песню The Who. Я не желаю это слушать. Как будто мало того, что я слышу свой голос на телевидении, что сегодня случается довольно часто и, как правило, в самые неожиданные моменты. На днях я смотрел документальный фильм о пароходах на реке Клайд, и туда запихнули чертову «Won’t Get Fooled Again». Ради всего святого, зачем?

Думаю, вы поняли. Мне никогда не нравилось это звучание, но я знаю, когда мы звучали хорошо. Тут дело не в голосе, а в ощущениях. И с ощущениями дела обстояли худо – по мере того, мы углублялись в сознание Пита. Как я заметил ранее, я уже знал, что моя работа – быть проводником для слов Пита. На осознание и принятие этого факта ушли многие годы. Между My Generation и Tommy все было направлено на поиск этой уязвимости. Это было нелегко. «Happy Jack», песня о хулигане, который стал жертвой издевок, была еще сложнее, а потом мы записали «Pictures of Lily» о мальчике, который гонял лысого на старую черно-белую фотографию. Все эти песни крутятся вокруг темы подростковой незащищенности. Это было совсем не в моем духе.