Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

СЬЮЗЕН И ЛУСИНДА ТОЖЕ ПОМИРИЛИСЬ, НО ИХ РАССТАВАНИЕ И ВОССОЕДИНЕНИЕ ОСТАЛИСЬ НЕОКОНЧАТЕЛЬНЫМИ.

Спустя 15 лет после их встречи Сьюзен написала ей следующее: «Мы обе хрупкие и сложные люди, у которых все не так просто, и ни одной из нас не нравятся сцены» [1118]. Быть может, сцены ей и не нравились, но жить без них она так и не научилась.

Как не научилась «делать правильно» многие вещи, и огромное количество ее друзей были от этого в ужасе. «Ирэн – не моя мамочка», – писала Зонтаг 20 годами ранее. Для описания Лусинды она использовала слово «снежная». Те же самые слова Сьюзен использовала для описания Милдред.

Эссе «Х, бич», написанное в 1960 году, опережало свое время. Первая книга о детях алкоголиков была опубликована в 1978-м, в год, когда вышло эссе «Болезнь как метафора» [1119]. Точно так же как и в случае рака, вопрос алкоголизма был опутан мифологической моралистикой, и представление о том, что дети зависимых от алкоголя или препаратов могут наследовать некоторые патологии родителей, только начинали обсуждаться в научной среде. По мере проведения исследований стали наблюдаться определенные закономерности, которые можно было проследить по поколениям.

Детей, выросших в семьях алкоголиков, бросает в крайности: между ощущением собственного величия и острейшей самокритикой, гиперреактивностью ученика-отличника и летаргическим бездействием, между стремлением обратить на себя внимание и агрессивным отталкиванием тех, кто это внимание проявляет. Этим детям сложно поверить в то, что их ценят такими, какие они есть, а не за то, что они делают, и у них бывают недостижимые амбиции. «В раннем возрасте она считала, что получит Нобелевскую премию», – говорил один из ее любовников Джаспер Джонс. И это была не простая амбиция, это была потребность в том, чтобы ей постоянно поддакивали, подтверждая, что это осуществится [1120].

В 1983 году вышла книга Дженет Войтитц «Взрослые дети алкоголиков». Это была первая книга по данной тематике. Она была опубликована в небольшом городке во Флориде и вряд ли привлекла бы внимание Сьюзен. Книга была написана простым и понятным языком, совсем не похожим на язык «высокой» психологии, которым позднее начали этот синдром описывать. Книга Войтитц не имела никакого отношения к высоколобому литературному фрейдизму, на языке которого все еще говорила большая часть психологов и психоаналитиков, и идеологически была близка «народной терапии», появившейся в среде Анонимных Алкоголиков. В тех кругах, в которых вращалась Сьюзен, такую литературу назвали «популярной психологией». Но, несмотря на это, в книге содержалось много важных наблюдений и выводов, которые позднее получили широкое признание и помогли многим людям, страдавшим от описанных в ней проблем. Войтитц писала, что взрослые дети алкоголиков разрывались между императивами «Всегда говори правду» и «Не хочу знать». Она назвала этот конфликт между стремлением к правде и нежеланием знать «величайшим парадоксом» [1121].

ЕСЛИ ПОВЕДЕНИЕ МИЛДРЕД ВЛИЯЛО НА СЬЮЗЕН, ТО ПОВЕДЕНИЕ СЬЮЗЕН ВЛИЯЛО НА ДАВИДА.

Вскоре после того, как его назначили на пост редактора в издательстве, Сьюзен начала высказывать недовольство его работой. Публично она осыпала его похвалами. «Я очень довольна его назначением, – заявила она New York Times в 82-м. – Я полностью доверяю решению мистера Риффа» [1122]. Но за закрытыми дверями она критиковала сына за малейшую оплошность. В вычитанном Давидом тексте эссе «Под знаком Сатурна» она обнаружила, что тот заменил фразу «черный камень Каабы» на «черный камень Кабалы». Вместо того чтобы спокойно указать на это недоразумение, она схватила телефон, позвонила в редакцию и наорала на него [1123].

Она тонко чувствовала даже легкий намек на то, что на нее пытаются смотреть свысока, но именно так и относилась к сыну. Точно так же как и Лусинда, тот начал полностью закрываться во время ее приступов гнева. «Это было похоже на отношения любовников, – говорил Дойч. – Они взрывались и потом днями друг с другом не разговаривали» [1124]. Во время таких размолвок Сьюзен прибегала к тактике, схожей с той, которую демонстрировала в Метрополитен-опера, и использовала любой повод, чтобы обратить на себя внимание и вернуть благосклонность сына. Когда умирал маламут Давида по кличке Нуну, Сьюзен извела сына просьбами увидеть умирающую собаку, но Давид понимал, что они не имели к собаке никакого отношения.

«Я всегда думал, что в один прекрасный день Давид начнет против этого бунтовать, – говорил друг Давида и Сьюзен Стив Вассерман, – и когда это произойдет, я хочу быть где-нибудь подальше, потому что все это будет очень неприятно». Страсти накалились в 82-м, в год, когда произошло собрание в муниципальном зале и Сьюзен встретила Лусинду. «Сьюзен позвала меня и сказала: «У Давида нервный срыв», – рассказывал Кох. Вот что говорил Вассерман: «Он проснулся утром в положении эмбриона, начал плакать и не мог остановиться» [1125]. Давиду было 30.

Причиной срыва Давида оказалось его расставание с Сарой Маттиссен, дочерью писателя Питера Маттиссена [1126]. Кроме этого, доктора обнаружили у него на позвоночнике нарост, который мог бы быть и раковым, после чего Давида оперировали в больнице Слоуна-Кеттеринга, в той же больнице, где Сьюзен несколько лет до этого делали мастэктомию. В тот период Давид решил, что посвятит всю жизнь, чтобы быть с матерью. Когда он сам попал в больницу, то «рассчитывал, что Сьюзен будет заботиться о нем так, как он заботился о ней, после того как ей поставили диагноз», – говорила его подруга писательница Джамайка Кинкейд. Но Сьюзен, мать которой исчезала с ее горизонтов, как только у нее появлялся бойфренд, укатила с Лусиндой в Италию. «Просто потрясающе, что она взяла и уехала, – говорила Джамайка Кинкейд. – Мы не могли поверить в то, что она садится в самолет» [1127].

В конце 1970-х годов в дневниках Зонтаг нет упоминания о том, как Сигрид разбивала сердце Давида, нет упоминаний о том, что он расстался с Сарой, и ни слова о том, что у него было подозрение на рак. Уплотнение удалили, и оно оказалось не злокачественным. Несмотря на это, Кинкейд говорила, что в психическом плане «Давиду становилось все хуже и хуже». Шли разговоры о том, чтобы положить его в психиатрическую клинику Пейна Уитни. Вместо этого Давид переехал в квартиру Кинкейд и ее мужа Аллена Шона. Там он прожил полгода, периодически подшучивая над их обычной жизнью, – «регулярностью, с которой мы с Алленом просыпались и завтракали, скажем, яйца всмятку», а периодически получая удовольствие от предсказуемости, которую он не знал с Сьюзен.

«Потом Сьюзен вернулась и стала любящей матерью. Но Давида очень ранило ее поведение. Вот тогда я познакомилась с Сьюзен. Она не была бессердечной. Она была просто Сьюзен. Нет слов, чтобы достоверно описать ее поведение. Да, она была очень жестокой, но дело не в этом, потому что она была и очень доброй. Она просто была великим человеком. После того как я познакомилась с Сьюзен, я точно не хочу быть великим человеком».