Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

В течение двух лет после рождения Сары Энни Лейбовиц пыталась родить еще одного ребенка. Несмотря на возраст (в 2003-м ей исполнилось 54 года), она после рождения Сары смогла два раза забеременеть, но оба раза у нее был выкидыш. Энни пришлось признать, что больше детей она родить не сможет, и она решила удочерить или усыновить ребенка. Сьюзен помогла ей написать письмо, которое Энни рассылала женщинам в надежде на то, что они ей помогут. В письме объяснялось, почему Энни так долго откладывала и не рожала детей. «У меня была прекрасная карьера, и считаю, что я очень счастлива, потому что делала то, что нравится: и хорошо зарабатывала», – писала за Энни Сьюзен.

«Люди говорят: вот сейчас начнется часть письма, в которой мне придется себя хвалить, что я – добрая и готова снять с себя рубашку, чтобы помочь нуждающемуся. Наверное, я могу без преувеличения сказать, что щедрость является одним из моих основных качеств. Я люблю помогать.

Что можно еще обо мне сказать? Наверное, я сентиментальна. Я люблю людей, и в особенности детей. Я очень легко могу расплакаться. Но я сильная. В чрезвычайной ситуации я – человек надежный.

Семья для меня – это все. Я очень радуюсь, когда мы собираемся для того, чтобы отмечать еврейские праздники. Я верю в традиции и религиозные ценности. С самого начала я верила в религиозные ценности, которые помогли мне родить и помогают воспитывать Сару» [1645].

Несмотря на описание щедрости и силы Энни, а также на поддержку ее замыслов со стороны Сьюзен, отношения между ними не улучшились. Зонтаг постоянно жаловалась Шэрон ДеЛано, которая в конце сентября посоветовала ей разорвать отношения с Энни.

«Бог ты мой, ты же СЬЮЗЕН ЗОНТАГ… Я понимаю, что у тебя относительно Энни есть свои грешки. Я вижу, что твое терпение закончилось. Послушай, не пора ли двигаться дальше? Мне кажется, что пора. А ТЫ ЧТО ДЕЛАЕШЬ?» [1646]

Спустя пять дней после этого е-mail Шэрон, 3 октября, Джон Максвелл Кутзее получил Нобелевскую премию. По словам ее французского издателя Доминика Буржуаза [1647], эта новость произвела на Зонтаг гнетущее впечатление. Получалось, что в ближайшие годы пишущий на английском писатель вряд ли получит Нобелевскую премию. Сьюзен уже исполнилось 70 лет, и она поняла, что не достигнет цели, поставленной еще в детстве. Впрочем, спустя несколько дней во Франкфурте она получила престижную награду – премию мира от немецких книгоиздателей. На церемонию вручения премии не приехал американский посол в Германии Дэн Коутс, который был до этого заурядным и мало чем выделяющимся сенатором из Индианы. Сделал это посол в знак протеста против ее, как он считал, антиамериканской позиции. На самом деле немцы вручили премию Зонтаг частично потому, что она была против войны в Ираке, которую не поддерживало немецкое правительство.

ДЛЯ ЕВРОПЕЙЦЕВ ЗОНТАГ БЫЛА СИМВОЛОМ «АЛЬТЕРНАТИВНОЙ» АМЕРИКИ, НЕ ИМЕЮЩЕЙ НИКАКОГО ОТНОШЕНИЯ К НОВОЯВЛЕННОМУ «СВОБОДНОМУ КАРТОФЕЛЮ ФРИ», ЧТО ОНА И ПОДЧЕРКНУЛА В СВОЕЙ РЕЧИ НА ЦЕРЕМОНИИ.

«В настоящее время в американской политической риторике часто раздаются гневные и неуважительные заявления по поводу некоторых европейских стран. И здесь, по крайней мере в богатых странах этого континента, сейчас все чаще и громче, чем ранее, слышатся антиамериканские высказывания» [1648].

Зонтаг проанализировала причины этого антагонизма, в особенности непонимание Америки, «глубоко консервативной страны, которую европейцам сложно понять», но при этом так же «радикальной и революционной настолько, что европейцам это тоже понять непросто» [1649]. И словно континенты являлись опасными метафорами, все это выливалось в мечты: европейцы мечтали об Америке, а американцы – о Европе.

Одной из мечтавших о Европе американок оказалась девочка, проживавшая в «культурной пустыне» Южной Аризоны. Эта девочка при помощи учителя по имени мистер Старки открыла для себя немецкую литературу. «Спустя несколько лет, когда я училась в старших классах в Лос-Анджелесе, я обнаружила всю Европу в романе немецкого автора. Это была самая важная книга в моей жизни – «Волшебная гора»…

Потом она рассказала о Фритце Арнольде, который позднее стал ее немецким редактором. Арнольд во время войны был интернирован и жил напротив дома семьи Зонтаг в Северной Аризоне.

«Фриц рассказал мне, что именно книги помогли ему пережить три года в лагере в Аризоне. Он читал и перечитывал английских и американских классиков. И я рассказала ему, что это и спасло меня, когда я была школьницей в Аризоне, когда ждала, пока вырасту, хотела убежать в другую, более насыщенную реальность. Я читала и переводные книги, и написанные на английском языке.

Доступ к литературе, к мировой литературе – это возможность убежать от тюрьмы национального тщеславия, мещанства, навязанного провинциализма, бессодержательного и пустого образования, покалеченной судьбы и невезения. Литература была пропуском, паспортом в большую жизнь, в зону свободы.

Литература была свободой. Особенно во времена, когда ценность чтения и внутренней жизни находятся под угрозой, литература и есть свобода» [1650].

Это было трогательное выступление (о чем, правда, сама Зонтаг тогда не догадывалась) в защиту космополитической традиции, с которой она связала себя еще в детстве. Спустя несколько месяцев, в марте 2004-го, она по приглашению Надин Гордимер поехала в Южную Африку. Разногласия по поводу Израиля были забыты. В книге «Смотрим на чужие страдания» она использовала самое страшное из всех слов, произносимых в Южной Африке, то, которое не произнесла в Иерусалиме для описания политики Израиля: «государство с системой апартеида, силой удерживающее территории, захваченные в 1967 г.» [1651].

Когда в Университете Витватерсранда утвердили программу, по которой раз в год перед студентами и преподавателями будут выступать приглашенные Гордимер спикеры, первым человеком, которого пригласила южноафриканская писательница, была Зонтаг. «Я всегда хотела, чтобы Сьюзен посетила Южную Африку, – говорила Гордимер. – Кем бы Сьюзен ни была, кажется, что она раздвигает стены». Сьюзен утомила своих сопровождающих бесконечными туристическими поездками. Гордимер говорила: «Она не очень хорошо себя чувствовала, но не жалела ни себя, ни окружающих!»

Гордимер хотела отвести Сьюзен в заповедник, но та сказала, что природа ее совсем не интересует. «Меня интересуют люди». Гордимер настаивала: «Ты уже познакомилась с таким количеством людей. Я не позволю, чтобы ты была в Африке и видела только «человеческих животных». Сьюзен любила Надин и согласилась.

«Я отвезла ее в очень милый заповедник. Моросил дождик, что меня очень расстраивало. Дело было в марте, и дождь шел часто. Но ей было наплевать на дождь. На ее распущенных волоса блестели капли, и она влюбилась в нашу природу, в терновник и пейзаж… А потом мы увидели животных, ей особенно понравились жирафы и слоны, их благородство, то, как они держатся… А потом она сказала то, что я так надеялась от нее услышать. Она сказала: «Да, я хочу сюда вернуться. Я хочу вернуться и сидеть здесь… Вот сюда я хочу приехать, чтобы не быть в Нью-Йорке, Париже или где-нибудь еще, здесь я хочу закончить мою книгу»… Это было бы замечательно, в этом были парадокс и ирония, я могла бы пошутить над ее словами. Сначала она говорила, что не хочет видеть никого, кроме «человеческих животных», а потом влюбилась в это место и в эту природу» [1652].