Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

ИСКУШЕННАЯ И РАФИНИРОВАННАЯ ЗОНТАГ СТАЛА СИМВОЛОМ ТРЕТЬЕГО ПОКОЛЕНИЯ.

Она ни на что не предъявляла свои права, за исключением права на культурную связь с Европой, то есть то, что всегда говорили американцы – от Томаса Джефферсона до Генри Джеймса и Томаса Стернза Элиота. С евреями ее роднил идеал серьезности, ее «преследовала», по словам Подгореца, «вполне возможно, самая тираничная традиция учености, которая когда-либо существовала в этом мире» – талмудическая традиция, а также удушающее чувство того, что, «чтобы быть чем-то, внутри книги они должны быть Марксом, Фрейдом или никем» [543]. Точно так же как и апостол Павел, надеявшийся на то, что Иисус сотрет разницу между евреем и греком, хозяином и рабом, мужчиной и женщиной, она отвергала разделение и категоризацию, стремилась ко вселенской культуре, которая уничтожит все различия, но не потому, что была еврейкой. А потому, что была лесбиянкой.

В 1962 году, спустя четыре года после развода, сексуальная ориентация Зонтаг снова поставила ее в не самую удачную ситуацию. Когда она разошлась с Филипом, они договорились, что Давид будет проводить лето с отцом. К тому времени Филип работал на факультете социологии в Пенсильванском университете в Филадельфии. После того как 15 сентября 1961-го Давид вернулся в Нью-Йорк, его мать решила, что у сына появилась «масса неврозов», в том числе из-за того, что отец «насильно заставлял его посещать занятия по социологии и встречи выпускников» [544].

Эти цитаты взяты из речи Зонтаг на суде об опеке ребенка. Как и предсказывал Якоб Таубес в 58-м, Филип не успокоился. В конце 1959-го Сьюзен писала в дневнике: «У меня есть враг – Филип» [545]. В 1961-м он признался в том, что, скрываясь, ходил за ней по Нью-Йорку. В статье в Daily News под заголовком «Профессор: я должен скрываться, чтобы увидеть своего сына» писали о том, что ему удалось «только мельком» увидеть своего сына, «выжидая около школы, в которую ходит мальчик, или около дома № 350 по Вест-Энд-авеню, в котором проживает миссис Рифф» [546].

Фамилия «миссис Рифф» является точным указанием на того, кто инициировал ряд статей. Совершенно непонятно, почему бульварная пресса заинтересовалась прозаичным разногласием пары неизвестных широкой общественности научных сотрудников. Но Филип был готов играть роль жертвы. В статьях он обозначен как «автор нескольких серьезных книг» (хотя на тот момент вышла только одна – «Ум моралиста»), а также «ученый с мировым именем». В одной из статей Филип изображен в виде самой настоящей жертвы и были высказаны намеки на то, что Сьюзен является безбожницей. «Эта женщина преподает курс религии в Колумбийском университете, – говорил адвокат Филипа, – но не удосужилась научить азам религии сына».

Филип утверждал, что действовал в интересах ребенка и именно поэтому следил за ним, после чего подал в суд на его мать. О судебном процессе написали несколько газет и была опубликована по крайней мере, одна фотография Давида, рядом с которым стояла его элегантная и спокойная мать. Процесс чуть было не завершился победой Филипа после того, как Сьюзен отказалась отправить ребенка к отцу на Рождество [547], а также после того, как Филип подтянул «тяжелую артиллерию», о чем, кстати, не упомянула ни одна из газет, а именно: обвинил Сьюзен в том, что ее отношения с Ирэн Форнес делают ее непригодной для материнства. В романе «Цена соли» обвинения в гомосексуальности было вполне достаточно для того, чтобы лишиться права опекунства. Однако, когда дошло до судебного разбирательства, которое состоялось 14 февраля (в День св. Валентина), угрозы Филипа сработали против него самого, точно так же, как и во время разводного процесса в Калифорнии. Филип не только не получил права опекунства над Давидом, но и время, которое он имел право проводить с сыном, было значительно урезано.

После этого Филип и Сьюзен уже больше никогда не разговаривали. Поэт Ричард Говард вспоминал, что Сьюзен часто говорила о разводе и о суде по поводу опеки над ребенком, а также о том, как неприятна была травля прессы. Спустя 30 лет, когда Давид должен был пойти на ланч с отцом, она спросила его, где они встречаются, и попросила занять столик около окна. Во время ланча Сьюзен прошла мимо, посмотрела на Филипа и была в ужасе от того, как сильно тот постарел. Когда Зонтаг продала свой архив Калифорнийскому университету в Лос-Анджелесе, то написала своему агенту с просьбой ограничить доступ к определенным материалам. «Там есть некоторые документы – например, моя переписка с бывшим мужем, – которую, для сохранения его репутации, если так можно выразиться, я не хотела бы, чтобы смотрели до моей смерти. (Не знаю, зачем я пекусь о репутации этого негодяя, но я это делаю.)» [548].

ХОТЯ ФИЛИП ЖЕНИЛСЯ ВО ВТОРОЙ РАЗ, ОН ВСЕГДА ЛЮБИЛ СЬЮЗЕН.

Во время поездки в Бостон вместе с раввином Филадельфии Филип «настоял на том, чтобы тот несколько раз объехал вокруг дома, в котором он жил, когда был женат на Зонтаг» [549].

В 1962 году Сьюзен встретила мужчину, который, хотя и являлся евреем из Нью-Йорка, был крайне далек от Семьи, от иммигрантов, их детей и социалистов, как небо от земли. Семья Роджера Штрауса была одной из богатейших нью-йоркских еврейских семей. Если Лопат и Подгорец были поражены тем, что Сьюзен ездила на такси, то сложно даже представить, как они могли отнестись к Штраусу, потомку двух богатейших семей США. Его мать, Глэдис Гуггенхайм, была из семьи горнодобывающих магнатов, семье его отца принадлежал магазин Macy’s, а его жена Доротея Либман была наследницей пивоваренной империи.

Слияние старых еврейских денег и авангардного искусства привело к появлению на Пятой авеню музея Гуггенхайма, построенного по проекту архитектора Фрэнка Ллойда Райта. Архитектура зиккурата кардинально отличалась от архитектуры здания музея Метрополитен, расположенного на той же авеню. Основанный двоюродным дедушкой Роджера музей открылся всего за три года до встречи Штрауса и Зонтаг. В Метрополитен хранились произведения искусства, в том числе из Европы, а исключительно американская коллекция музея Гуггенхайма стала ярким утверждением независимости Америки от европейского наследия (впрочем, свою культурную независимость от Европы американцы с той или иной долей убедительности демонстрировали уже почти пару веков). Музей Гуггенхайма стал не просто символом различия культур двух континентов, а символом превосходства и авторитета искусства американского. Появление музея Гуггенхайма показало, что Нью-Йорк получил статус культурной столицы мира.

Семьи Гуггенхаймов и Штраусов жили в США еще до начала гражданской войны, то есть до еврейских погромов в России в 1881 году, после которых началась массовая иммиграция в США. Дедушка Штрауса служил послом США в Османской империи, а также был первым в истории страны евреем – секретарем кабинета. Штраусы были из разряда кланов Варбургов, Моргенхаусов, Саксов и Леманов, сравнимы с крупнейшими семьями ростовщиков и банкиров, обслуживавших европейские королевские дома. Деньги семей этих американских магнатов-евреев были гарантированно в безопасности от последствий антисемитизма, которые ощущали на себе бедные евреи, иммигрировавшие в США гораздо позднее.