Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

«Конечно, я могла бы жить во Вьетнаме или в этическом обществе, подобном этому, но только при условии потери большой части самой себя. Хотя я верю, что присоединение к такому обществу значительно улучшит жизнь большинства людей в мире (и поэтому я поддерживаю появление таких обществ), но мне кажется, что я стану беднее» [761].

Именно поэтому Чоран отказывался от мысли, а также не считал полезным или возможным возвращение к менее сложным формам сознания. Назад дороги не было, невозможно было переписать историю. И желание Сьюзен остаться собой и одновременно принять альтернативу, которая казалась ей проще, не просто дало колоссальный опыт, но и привело к тому, что она начала ощущать себя попавшей в ловушку истории – породивших ее социальных, экономических и политических структур, – а также пойманной внутри самой себя.

«Мироощущение американца, оказавшегося в Ханое, очень сложное» [762]. Она могла сколько угодно восхищаться вьетнамскими крестьянами-революционерами, но Сьюзен Зонтаг никогда не стала бы вьетнамским крестьянином-революционером. Делает ли это ее фальшивкой? «Моя спонтанная реакция сводится к тому, что надо следовать старому, жесткому правилу «Если ты не можешь переместить свою жизнь туда, где находится твои голова (сердце), то все, что ты думаешь (чувствуешь), является обманом» [763]. Это парадоксальное желание быть настоящей, будучи кем-то другим, привело ее к еще большему обману по отношению к вьетнамской культуре и к своей собственной.

В первой части эссе «Поездка в Ханой» содержится много искренних признаний в слепоте: «Я хочу, чтобы они победили. Но я не понимаю их революции» [764]. Язык, безысходность, ощущение завинченных гаек («от которых я не в состоянии поверить, что то, что я вижу, – настоящий срез, демонстрирующий суть этой страны» [765]) превращает Вьетнам в «похожий на сон» ландшафт с «отсутствующей историчностью», в котором она в свое время видела порнографию. Вьетнам стал «целью того, что является самым отталкивающим в Америке – принципа «воли», стремящейся к праведному насилию» [766]. Однако тот же самый принцип воли – желание быть другой – заставил ее подчиниться своей американской фантазии об этике и героизме Вьетнама.

ОНА РЕШИЛА ВЕРИТЬ ВСЕМУ, ЧТО ЕЙ ГОВОРЯТ, ЧТО ПОЗВОЛИТ ЕЙ ИЗБЕЖАТЬ СИТУАЦИИ КРИЗИСА ДОВЕРИЯ.

Но, заменив свои глаза на глаза вьетнамцев, ее скептический язык начинает напоминать текст из политической брошюры: «В стране не хватает… простейшего оборудования, например, токарных станков, отбойных молотков и сварочных аппаратов» [767], – писала она. «Вьетнамцы много думают о своем будущем», – продолжает Зонтаг. Они «искренне верят в то, что жизнь – простая штука. Они также верят в то, во что сложно поверить, понимая ситуацию, в которой они находятся, они считают, что в жизни есть много радости». Кроме этого, они «искренне любят и уважают своих руководителей, и что нам сложно себе представить – правительство любит народ» [768].

Может быть, все это именно так. Однако эти утверждения не подкрепляются ничем, кроме наречия «искренне». Она не приводит никаких фактов, мы не слышим голосов живых вьетнамцев. Все эти утверждения поддерживает только вера читателя в аутентичность переживаний Зонтаг.

Автор блестящего эссе «Против интерпретации» – чуткий критик, написавший первые страницы той работы, – покинул здание, передав микрофон человеку, готовому закрыть глаза на некоторые хорошо документированные факты о Вьетнаме, например, на то, как содержали американских военнопленных. Зонтаг отвозят на хорошо ухоженную могилку американца, и она пишет, что «северные вьетнамцы заботятся о благополучии сотен захваченных в плен американских пилотов».

Эссе о Вьетнаме очень похоже на другие материалы, написанные «мейнстрим-левыми». Во времена кризиса доверия, когда американское правительство настаивало на каком-то определенном видении ситуации и «альтернативных фактах», многие не верили пропаганде. Однако крупный, построенный французами отель Thô´ng Nhâ´t («Объединение»), в котором Зонтаг жила, был расположен буквально в пяти улицах от тюрьмы Hὀa Lò, известной под названием Hanoi Hilton. В тюрьме американские военнопленные (многих из которых просто забрали в солдаты без их особого желания) голодали, переносили побои, их вешали на крюки для мясных туш и приковывали к цементным плитам. Сьюзен проигнорировала эти факты и решила не придавать значения даже самым немыслимым заверениям и исследовать положение вещей со свойственным ей скептицизмом.

В дневниках Зонтаг писала об обвинениях Харриет в том, что Сьюзен «не особо хорошо разбирается в окружающих, в их мыслях и чувствах, хотя я уверена в том, что у меня есть все необходимое, чтобы чувствовать интуитивно и ощущать эмпатию». Спустя более десятилетия в эссе «Поездка в Ханой» она упомянула о своих «эмпатических талантах». Вернувшись в Нью-Йорк, она носила алюминиевое кольцо, сделанное из фюзеляжа сбитого американского самолета.

После публикации «Путешествия в Ханой» об «американской писательнице Xu-Dan Xôn-Tăc» писали в прессе Северного Вьетнама. «Жить так, как живут вьетнамцы, по мнению американцев, равноценно потере души!» – писал один журналист.

«Конечно, с нашей точки зрения, нет смысла переживать о том, что, по мнению Зонтаг, мы «потеряли», а также о том, что заставляет человека чувствовать, что все в душе правильно и жизнь прожита не зря. Она еще не в состоянии понять, в чем богатство нашей души. Но мы в состоянии понять и оценить американскую культуру» [769].

Такое утверждение, бесспорно, является необоснованным. Многие неамериканцы считают, что знакомство с наиболее «экспортными» образцами американской культуры равноценно знанию и пониманию этой культуры. Однако самой Зонтаг было непросто воссоздать более максимально правильное и сбалансированное представление о своей стране. В конце эссе она призывает найти новый смысл американского патриотизма, который должен заменить жестокость и шовинизм, которые тогда за этот патриотизм выдавались. В 1967 году в Лондоне она сказала следующее:

«Жить в США очень больно. Словно у тебя постоянно нарывает язва. Нынешняя администрация – это катастрофа мирового масштаба главным образом потому, что в ней так мало думающих людей. Мне стыдно быть американкой… Обидно, что в наших университетах есть находящееся в меньшинстве поколение самых талантливых и самых гуманных людей за всю историю страны. Но этим людям ничего не остается, кроме как отойти от дел, выпасть из ситуации. Лично мой выход из ситуации – это выезд за границу. Но я – американка, и когда я в Америке, то автоматически начинаю протестовать, правда, не знаю, изменит ли это положение дел к лучшему» [770].