Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

При этом точно так же, как можно одновременно любить и ненавидеть одного и того же человека, это может быть непристойностью.

В 1971 году Давиду Рифу было 19 лет, и он заканчивал первый год обучения в Амхерстском колледже. Его жизнь между двух родителей, как между двух огней, была непростой. Сьюзен часто отсутствовала и игнорировала свои материнские обязанности, это отмечали и ее друзья, да и она сама в этом признавалась. Зонтаг была по отношению к сыну собственником, воспринимая Давида как продолжение самой себя. «Я слишком идентифицирую себя с ним» [907], – писала она в тот год, когда он уехал учиться в колледж. Гиперсобственнические настроения Сьюзен к своему сыну начались еще до его рождения.

Она писала, что Филип «убедил меня в правильности своего представления о любви, в том, что можно обладать другим человеком, в том, что я могу быть развитием своей собственной и его личности, и именно таким Давид будет для нас обоих. Это любовь, которая пожирает другого человека, делает его частью тебя, перерезает жилы воли» [908].

Сьюзен критиковала, даже смеялась над таким собственническим и каннибалистским «представлением о любви», но не могла сдерживать свое желание обладать сыном из-за страха потери. Зонтаг очень четко выразила свое мнение по этому вопросу (без самокритики) в письме сестре Джуди, написанном, когда Давид был еще младенцем. Она писала, что у нее нет никаких намерений отпускать «божественного маленького тирана».

«Я уже приняла решение о том, что он не женится до 40 лет и будет жить в квартире в том же доме, что и я, как хороший еврейский сын. Меня совершенно не привлекают новомодные идеи материнской эмансипации, которую психиатры проповедуют язычникам» [909].

В СВОИХ ДНЕВНИКАХ ЗОНТАГ ПИСАЛА О СЕБЕ ПРЯМО И БЕЗЖАЛОСТНО – ТОЛЬКО О САМОЙ СЕБЕ.

Бесспорно, что дневники предназначены для записей личных переживаний, но даже женщины, вызвавшие у нее массу драматических эмоций, выступают на страницах этих дневников скорее как актеры ее личной драмы, чем живые люди. И, как уже было отмечено, в 100 томах ее дневников есть человек, о котором она упоминала крайне редко. Единственный сын.

Друзья Сьюзен переживали по поводу того, как она относится к Давиду. Она часто уезжала в Европу, особенно когда у нее были отношения с Карлоттой и Николь. Роуз МакНалти перестала работать, когда Давид был еще маленьким, и поэтому рядом с ним чаще всего были Роджер Штраус и Пегги Миллер. Когда Давид стал подростком, Сьюзен предоставила ему (с точки зрения обычных людей) слишком много неограниченной свободы.

Можно сказать, что фактически Давид рос без особого присмотра, хотя Сьюзен, по словам Роджера Дойча, часто говорила, что именно она создала «блестящего, веселого и идеального джентльмена». Дойч был «обычным парнем из Висконсина», подружившийся в то время с Давидом и фактически прожившим более двух лет (с 1975 по 1978 год) в квартире Зонтаг на Ривер-сайд. Он отмечал то, что Сьюзен воспитывала Давида как компаньона. «Он был тем, что на людях она демонстрировала в качестве того, что создала сама» [910], – вспоминал Дойч.

Сьюзен было всего 19 лет, когда она родила, соответственно, ей было 40, когда он стал взрослым. И их отношения действительно были отношениями компаньонов, а по мере того как она становилась старше, они стали больше напоминать отношения родителя и ребенка. «Она не была матерью, а он не был сыном» [911], – говорил Канюк, встречавшийся с ними в Израиле в 73-м.

Отношения матери и сына зачастую казались окружающим странными. «Она совершенно определенно не любила его так, как должна любить мать, – вспоминал Дойч. – Она любила его в том смысле, что создала его характер». Сьюзен постоянно говорила о том, как Давид прекрасен и великолепен, что звучало как-то не по-матерински. В письме от 1978-го Пол Тек сказал о том, что подозревали многие, но не осмеливались озвучивать: «Ваши эмоциональные связи в рамках становления династии Зонтаг в Америке… Тексты (подготовленные с помощью бедного Давида) показались мне отчаянными, нелепыми, даже ЖАДНЫМИ» [912].

Несмотря на обширную сферу интересов, Давид по складу ума не был ученым. В школе его приятелями были «совершенно обычные ребята, – говорил Дойч, – в интеллектуальном смысле они были скорее не интересными, просто ребята, которых интересовали вещи, интересовавшие обычных ребят». Давид отучился год в Амхерсте, бросил, поехал в Париж, потом целый год жил в Мексике, в Куэрнаваке. Там учился в специальной школе австрийского священника Ивана Иллича, возглавлявшего Центр межкультурной документации. Это был «свободный клуб для ищущих сюрпризы, – писал Иллич. – Место, куда люди идут не для того, чтобы получить ответы, а для того, чтобы по-новому переформулировать свои вопросы» [913]. Во время пребывания в Мексике Давид выучил испанский, потом вернулся в Нью-Йорк, где почти два года проработал таксистом. «Реально я понятия не имел, какого хера я туда вписался» [914], – говорил он.

Невозможно себе представить, чтоб Зонтаг бросила колледж и начала водить такси, что, вполне вероятно, и было смыслом всего того, что Давид хотел ей своим поведением показать. Бунтарство Давида уводило его туда, куда она не могла за ним последовать, и в какой-то момент он сообщил, что собирается пойти в морскую пехоту. «Вот это-то побить ей оказалось непросто» [915], – рассказывал Кох. Впрочем, молодые люди старались убежать от влияния родителей, а молодежь того поколения часто искала себя под руководством харизматичных гуру. Но Сьюзен настаивала на том, чтобы он закончил образование. Осенью 75-го Давид подал документы в Принстон, и это неожиданно возымело серьезные последствия. Для поступления в университет надо было пройти медкомиссию, и Давид, по его собственным словам, «повел себя по этому поводу безответственно, как подросток». Он отказался сам назначать время прохождения медосмотра и попросил свою мать этим заняться. «И она подумала: «Ну, если он будет проходить медосмотр, то пройду его и я. Я уже давно не была у врача» [916].

РЕЗУЛЬТАТ МЕДОСМОТРА ОКАЗАЛСЯ ШОКИРУЮЩИМ. ЗОНТАГ БЫЛО 42 ГОДА, И У НЕЕ ОБНАРУЖИЛИ РАК ГРУДИ ЧЕТВЕРТОЙ СТАДИИ С МЕТАСТАЗАМИ.

Она отправилась в больницу Кливленда, где онколог предложил ей «легкую форму» мастэктомии. Она вернулась в Нью-Йорк, и в больнице Слоуна-Кеттеринга согласилась на более радикальную операцию. «Она всегда принимала радикальные решения» [917], – писал Давид. Однако в медицине и в политике значение слова «радикальный» сильно отличается. В онкологии это означало серьезную инвазивную операцию, которая, как выяснилось, не давала гарантий в долгосрочной перспективе, чем более локальное вмешательство [918].