Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

Ее настроение постоянно менялось, оптимизм сменялся отчаянием. Однажды Роджер Дойч отвез ее в клинику Слоун-Кеттеринг. «Мы вышли из машины, она взяла мои ладони, чего никогда раньше не делала, и посмотрела мне в глаза. «Роджер, я умираю», – сказала». Весь ее оптимизм объяснялся лишь тем, что врачи ей врали. «Врачи постоянно врали больным раком», – писал Давид. Врачи не рассчитывали на то, что она выживет, но об этом ей не говорили. Позднее Давид задумался, хватило бы у нее силы воли на продолжение лечения, если бы она знала, что ее шансы минимальны [919]. С другой стороны, она знала, что ее шансы остаться в живых через два года составляли всего 10 %. «Но кто-то же должен входить в эти 10 %», – говорила она, пытаясь убедить себя в необходимости лечения [920].

Перед операцией Кох разговаривал с Зонтаг о жившем в XVII веке англиканском священнике Джереми Тейлоре и его книге «Святое бытие и святая смерть». «Ее поразила эта книга. Она приняла ее близко к сердцу, насколько я помню, без лишних слов» [921]. В больнице она написала короткое предисловие к книге Худжара «Портреты в жизни и смерти»: «В прошлом люди сделали смерть процессом исследования. Но тело все уже знает. Такое чувство, что тело уже знакомо со смертью» [922].

28 октября 1975 года Зонтаг «стерли» левую грудь. Она писала, что хирург был опытным и никакого шрама не осталось. Или скорее видимого шрама. Ее «место внутри собственного тела, которое никогда не было безопасным, было окончательно разрушено» операцией, говорил Давид. Она называла себя «покалеченной» [923]. Это слово она уже использовала ранее – «покалеченная, неполная, преоргиастическая» – для описания своего состояния в подростковом возрасте. В те годы она считала, что причиной ее несчастья является «ужасающее противоречие ума и тела». Она в некоторой степени победила это противоречие, но любовные травмы заставляли ее прятаться в относительном спокойствии ума.

Именно так она и поступила после операции. Прогнозы не были обнадеживающими. Опухоль была только наиболее очевидной частью проблемы. Рак поразил все ее тело. После первой последовали еще четыре операции по купированию очагов заражения, а потом 30 месяцев бомбардировки химиотерапией. «Такое ощущение, что с моим телом ведут войну, как во Вьетнаме, – говорила она. – Применяют химическое оружие. Мне остается только ликовать» [924].

Незадолго до постановки диагноза она уже находилась в состоянии депрессии. «Я должна изменить свою жизнь», – писала она. Она заставляла себя выглядеть и вести себя более радостно и позитивно. Она боялась того, что точно так же, как Диану Арбус и Альфреда Честера, ее ждут катастрофа и смерть. Ее поддерживала только «система безопасных и тихих заводей феодальных отношений, помогавшая забыть ужас – сопротивляться и выжить». Но этого стало явно недостаточно.

«Я создала себе жизнь, при которой меня ничто и никто не может расстроить – никто, кроме Д., конечно. Никто (кроме него) не в состоянии меня «достать», скинуть меня с обрыва. Все стали официально «безопасными». Центр моей вселенной: Николь.

Я в безопасности, но слабею. Мне все сложнее и сложнее находиться одной, даже в течение нескольких часов. Паникую по субботам в Париже, когда Н. уезжает в 11 утра на охоту и возвращается только после полуночи. Не в состоянии выйти из квартиры на de la Faisanderie и передвигаться по Парижу одной. Я сижу по субботам здесь, не в состоянии работать, не в состоянии двигаться…

Д. напоминает мне, что тихая заводь вскоре перестанет быть тихой. (Банкротство Н., неизбежная продажа квартиры на de la Faisanderie.) Тогда что-либо изменить станет сложнее – мое пристрастие к опекунским отношениям. Впервые такие отношения у меня сформировались с моей матерью. (Слабые, несчастные, очаровательные, сбитые с толку женщины.) Вот еще один аргумент за то, чтобы не возобновлять отношения с К., которые стали ужасными в марте в Риме» [925].

В этом пессимистичном отрывке угадывается убивавшая ее тело болезнь, о которой она еще пока не знала. Но как во время болезни, так и в полном здравии удовлетворенность, не говоря уже об ощущении счастья, всегда давались ей сложно. Она выросла, «в буквальном смысле не ожидая того, что буду счастливой», и ее отношения с Николь, как и с другими любовницами и любовниками, постепенно сходили на нет.

Но когда Зонтаг заболела, Николь вновь предоставила ей дом, а также физическую и эмоциональную заботу. Если бы Зонтаг была здоровой, то она бы, скорее всего, отказалась от помощи, но во время болезни была не в состоянии этого сделать. С болезнью к ней пришла одна хорошая новость. Она почувствовала, что Давид, по словам Минды Амиран, «к ней вернулся» и то, что «в тот период они стали очень близки. От этого она чувствовала себя счастливой» [926]. Она поняла, что нет худа без добра.

«Единственный раз, когда я чувствовала, что меня любят – принимала эту любовь, приветствовала с глубоким чувством благодарности, – было в 1975–1976, в первый год моей болезни, когда я сама и окружающие думали, что скоро умру. Я была в состоянии эйфории. Тед [Муни] говорил, что на меня снизошла благодать» [927].

Спустя 20 лет она сказала подруге, также переболевшей раком, что в тот период «была впервые в жизни счастлива и думала, что жизнь прекрасна» [928].

После первых операций в Нью-Йорке Николь нашла в Париже онколога Люсьена Израэля, предложившего курс иммунотерапии, который тогда в США был недоступен [929]. Позднее Зонтаг говорила о том, что этот доктор спас ей жизнь, и хвалила себя за то, что выбрала его болезненное, но эффективное лечение.

Как и у многих других самозанятых американцев, у Сьюзен не было медстраховки, как и средств для оплаты курса лечения, общая стоимость которого составляла 150 000 долл. (сегодня это приблизительно 700 000 долл.). Колоссальная сумма для писателя, книги которого не раскупались нарасхват и который не имел личного капитала.

В отличие от большинства американцев, у Сьюзен был круг обеспеченных и влиятельных друзей. Боб Силверс написал письмо с просьбой, и друзья откликнулись. Среди тех, кто помог деньгами, были владелец The New Republic Мартин Перетц и коллекционер из Хьюстона Доминик де Менил. Кроме этого, помогли писатели и художники: Карлос Фуэнтес, Артур Миллер и Джаспер Джонс.

Несмотря на собственные денежные трудности, Николь обеспечила Сьюзен всем необходимым. Например, она оплачивала перелеты Сьюзен из Нью-Йорка и обратно на Concorde, так как перелеты на обычных авиалайнерах были для Зонтаг слишком утомительными. Известие о выздоровлении многие восприняли как чудо.

МОЛОДОЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛ СТИВЕН ДОНАДИО ВСПОМИНАЛ, ЧТО «ОДНИМ ИЗ САМЫХ ВАЖНЫХ МОМЕНТОВ МОЕЙ ЖИЗНИ» СТАЛО ПЕРВОЕ ПОСЛЕ БОЛЕЗНИ ВЫСТУПЛЕНИЕ ЗОНТАГ В БИБЛИОТЕКЕ БОБСТ НЬЮ-ЙОРКСКОГО УНИВЕРСИТЕТА.