Александр Архангельский - Несогласный Теодор. История жизни Теодора Шанина, рассказанная им самим

Добирался я до Палестины кораблем, который назывался греческим именем “Марафон”. Все четыре дня поездки в Хайфу из Марселя я не спал совсем, а ходил кругами по палубе. Иногда прерываясь на то, чтоб сыграть шахматную партию с кем-нибудь из пассажиров. Передо мной стоял вопрос: что будет дальше? До сих пор я жил в ожидании того, что попаду в Палестину. И вот я еду в Палестину. А дальше? В чем теперь моя жизненная цель? И решил, что еду для того, чтоб воевать. Но без языка (а иврит свой я забыл почти полностью) я буду обузой. Какой ты солдат, если не понимаешь приказа? Поэтому сначала надо быстро овладеть языком. Отправиться на войну. А если вернусь – выбрать один из двух возможных путей: или уйти в кибуц (потому что нас воспитывали в вере, что кооперативы – идеальный способ жизни в Палестине), или продолжить обучение. Лишь на подходе к Хайфе я определился. Сразу же, до всякой войны, отправлюсь в один из кибуцев обучиться ивриту и понять для себя, хочу ли я потом в кибуц вернуться.

В порту Хайфы на борт поднялся британский чиновник, который посмотрел в мои бумаги, скорчил удивленную гримасу и спросил: “В Боливию? Через Палестину?” На что я ответил, как меня учили:

– Да, у меня мама умирает, я должен с ней попрощаться.

– Хорошо.

И поставил печать.

Я сошел по трапу и двинулся к выходу из порта. Жаркое солнце слепит… Тут из тени вышел молодой человек и спросил: “Вы Зайдшнур?” Я ничего не ответил, молча продолжал шагать, поскольку нас тренировали, как действовать. Когда же он назвал меня вымышленным именем из паспорта, я подтвердил: “Да”. И на всякий случай уточнил: “А вам чего надо?” Тот жестко приказал: “Именем Хаганы! Ваши документы!”

Хагана – так называлась боевая организация, возникшая в Палестине еще в начале 1920-х годов.

Я ему отдал свои фальшивые документы, он мне выдал другие, уже израильские. Я забрался в бронированный автобус. И поехал навстречу будущей жизни.

Мечта моих первых семнадцати лет исполнилась: я был в Палестине, солдатом которой себя ощущал и сторонником возвращения евреев в которую был – горячим до бешенства во время войны и более едким после того, что увидел в Вильно. Сначала меня привезли в лагерь эмигрантов, и там я оставался примерно месяц; затем нас распределили по кибуцам. Я оказался в “левом” кибуце, под покровительством партии МАПАМ, то есть левее, чем то движение, к которому я принадлежал в Польше. Но мои взгляды к тому времени начали меняться, так что я воспринял это спокойно.

Около двух месяцев я занимался ирригацией огорода. Это считалось физически самой трудной работой, потому что в шортах и без ботинок мы перетаскивали тяжелые трубы к нужным посадкам. Сцепляли их, пускали воду и возвращались, чтобы немедленно начать переносить следующую линию труб. Тяжело чертовски, но я был молод. Вечером бегом направлялся в душ, смывал с себя всю грязь, оттуда мчался в библиотеку, где читал все поступавшие газеты и журналы, чтобы подтянуть иврит. Плюс мы работали пять дней в неделю, один отдыхали, а один учились – как раз ивриту.

Когда я попал в кибуц, уже шли бои за независимость, которые начались для израильской стороны очень плохо. Арабский легион взял еврейскую часть Старого города, захватил пять сел, где погибли многие, остальные попали в плен. Далее Объединенные Нации приказали прекратить бои на месяц, чтобы провести мирные переговоры. И это дало мне возможность доучиться – с чистой совестью. Зато в тот период произошла единственная (за что Богу благодарен) гражданская война в Израиле. Она продолжалась несколько дней, и нам пришлось в нее ввязаться. Если кратко, то дело заключалось в том, что со времен английских были три вооруженные нелегальные организации в стране. Хагана, главная и самая крупная: большинство еврейских мужчин так или иначе с ней были связаны. Эцель, объединявшая правых. И Лехи, которая была особь статья, каким-то образом собравшая под свое крыло всех крайних – как левых, так и правых.

Во время короткого перемирия Эцель отправила корабль “Альталена” с оружием для своих сторонников; оружие было куплено у французов еще до объявления независимости, так что нарушения тут не было. Временное правительство запретило его разгружать, велев передать формирующейся Армии обороны Израиля. Эцель уперся, заявив, что часть оружия перенаправит армии, но часть – отдаст своим членам в Иерусалиме. И начал разгрузку в Кфар-Виткин, недалеко от моего кибуца. Хагана объявила в нашем районе мобилизацию, мы окружили Кфар-Виткин, началась перестрелка, погибло несколько человек с обеих сторон.

Корабль отошел от этого места и встал на рейд у Тель-Авива, где отряды Пальмаха (которые были тогда автономной частью Хаганы) приказали Эцель сдаться. Они отказались. Корабль, на котором была взрывчатка, загорелся; люди кинулись в воду и поплыли к берегу, где их просто выловили лоялисты. Идет спор, сколько человек погибло в этой гражданской войне. Хотя “бунтовщики” сначала заявили, что за такое правительство никогда не будут воевать, но потом они все же все вернулись в состав единой Армии обороны Израиля.

Тогда я в первый раз увидел, как люди ведут себя в условиях гражданской войны. Около главного здания кибуца Маабарот собралась толпа вооруженных людей, и все бешено ругали друг друга. “Сволочи, убийцы евреев!” – это по отношению к Хагане. “Сукины дети, бунтовщики!” – это по отношению к Эцель. Тут мы хотя бы друг в друга не стреляли. Но потом – стреляли.

После этого я пошел к командиру района, он сказал, что я могу идти на фронт. Я получил бумажку в тель-авивский офис Пальмаха. Это была обычная квартира. Сидевший там парень посмотрел мою бумажку, кивнул: “Хорошо!” – и хлопнул меня по плечу: “Здоров!” Так я прошел свою первую медицинскую проверку.

– В какой батальон хочешь?

– Я не знаю разницы.

– Хорошо, пошлем тебя в шестой. Там Цвика, он хороший парень. Под ним тебе будет приятно служить.

Он позвал девушку из соседней комнаты: “Ты едешь через несколько часов в шестой? Забери его с собой, он новенький”. Автобусом мы добрались туда, меня направили к палаткам. Первое, что я услышал: “Новенький! Длинный какой! Первый пулю получит”. На что я ответил: “Еще спляшу на твоем гробу”. – “Ха-ха-ха, ха-ха-ха”. Стало ясно, что я принят в группу. С ходу начался тренинг, потому что было всего несколько дней на подготовку; нам предстоял Иерусалимский фронт. Тренировали нас от минуты, когда мы открывали глаза, до минуты, когда мы падали на нос от усталости.

За два дня до начала боев нас погрузили на автобусы (не было еще военных машин) и доставили в Иерусалим. Город был практически отрезан. С трех сторон был Арабский легион, а с четвертой имелся проход, но через шоссе, заблокированное у Латруна Арабским легионом. Считалось, что Латрун надо обязательно взять, чтобы открыть путь из Тель-Авива в Иерусалим. Наши атаковали несколько раз, потери были огромные, и ничего не получалось. Во время последней атаки командование бросило в бой бригаду, которая практически вся состояла из свежих эмигрантов, не привыкших к жаре. А стояли самые горячие дни, когда дует хамсин, сухой воздух из пустыни. После двух часов у бригады кончилась вода и бойцы начали падать в обморок, потому что хамсин – не шутка. Тогда Арабский легион нанес свой удар. До сих пор, я думаю, никто не знает, сколько там человек погибло, но в живых осталось немного. Это было одно из самых ужасных поражений израильской армии.