Ольга Хорошилова - Мода и гении. Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой

На успех шоу и тогда, и сейчас влияет многое, в том числе костюмы. Подписав контракт, лондонский эстет стал обдумывать лекционные наряды. Публику нужно удивить, она этого хочет и ждет. И ей, увы, нужен Банторн, его бархатные куртки, кюлоты, лилии, гелиотропы. Что ж, будут куртки и цветы.

Для предстоящего тура Уайльд обновил гардероб. К эффектным черным пиджакам, масонскому фраку и шелковым кюлотам добавил мягкий бархатный вестон на три пуговицы, отделанный шелковой бейкой. К нему заказал фетровую шляпу в стиле «стетсон» и длинную романтическую накидку с бархатным воротником — он будет набрасывать ее на плечи и драпироваться, словно в тогу.

Турне начиналось в январе 1882-го — зима, снег, метели. Уайльд сшил у лондонского меховщика роскошное, в русском вкусе, пальто лягушачьего оттенка, подбитое жирным мехом. Оно застегивалось на костыльки и широкие шелковые петли. И еще заказал шапочку без полей — друзья сразу окрестили ее конфедераткой, хотя к этому головному убору с квадратным верхом она не имела отношения. Уайльд не забыл о перчатках, цветных галстуках, тростях и перстнях — забавных вещицах, которые так полюбила публика. Словом, он был совершенно готов.

24 декабря король эстетов поднялся на борт парохода «Аризона», державшего курс на США. 2 января он прибыл в Нью-Йорк, первый пункт в рекламно-лекционном туре.

К неудовольствию журналистов, господин эстет должен был провести на судне целые сутки, чтобы пройти карантин. Но это невозможно — читатели ждут новостей, требуют отчета. Сметливые газетчики наняли катер, домчались до «Аризоны», взлетели на борт и устремились к Уайльду. Он назначил им встречу в капитанской каюте.

Король эстетов вышел во всем блеске своей журнальной славы — вальяжный, элегантный, экзальтированный, в диковинном наряде. На Оскаре было длинное зеленое пальто, белая сорочка с отложным воротником, небесно-голубой галстук, польская шапочка и лаковые ботиночки. Уайльд полностью оправдал надежды прессы.

Он грациозно, по-королевски, приземлился в кресло, сложил по-балетному стройные ноги, красиво зажег сигарету и, улыбаясь уголками губ, стал слушать стрекот щелкоперов. Ах, как они были рады его приезду, как все они этого ждали. Как же замечательно, что господин Уайльд уделил им время. Ведь про него все только и говорят кругом. И эта потешная оперетта «Пейшенс». И этот его образ… «И кстати, господин Уайльд, как прошло ваше путешествие?» — перешли наконец к вопросам. И Уайльд, обратив к потолку выразительные серо-синие глаза, покачал головой и произнес нараспев: «Не могу сказать, что мне понравилось плавание. Атлантический океан был не так величествен, каким я ожидал его увидеть».

«А что это за штука такая, эстетизм, ради которой вы даже пересекли океан?» Уайльд от души расхохотался. Шорох стих, репортеры застыли: смеющийся эстет — это, пожалуй, сенсация. И зашуршали вновь.

«Эстетизм — это поиск проявлений прекрасного. Это наука о красоте, позволяющая находить взаимосвязи искусств. Эстетизм — это поиск тайны бытия». И Уайльд позволил себе еще немного пофилософствовать на любимую тему.

Он вальяжно сидел и все водил и водил туда и сюда красивой белой рукой с зажженной тонкой сигареткой. И кажется, ввел газетчиков в транс. Они послушно внимали и водили глазами за огненной точкой, за горящей мыслью диковинного эстета. Завороженные, полные цитат и сенсаций, они покинули Уайльда. И утром бодрые мальчишки разбудили заспавшийся Нью-Йорк криками: «Пайпа, пайпа! Газетная сенсация! Британский эстет прибыл в Америку!»

Его принимали радушно. Давали в его честь завтраки, обеды, ужины, вечера и приемы. Повсюду за ним следовали папарацци, и каждый жест, романтический вздох, каждое брошенное им слово попадали в печать. «Меня принимают здесь как petit roi», — хвастался Уайльд в письме. Не лукавил — во время тура он действительно стал молодым королем эстетов.

Как и в Англии, здесь он легко переносил издевки газетчиков и шаржи, понимая их коммерческое значение. На представлении «Пейшенс» в театре «Стандарт» он искренне смеялся хорошо уже известным шуткам Банторна и Гросвенора. Даже слегка выдвинулся из тени ложи, ближе к свету, чтобы зрители лучше его разглядели, оценили сдержанную элегантность вечернего костюма. В театр Уайльд пришел в неожиданно скромном сюртуке, но остальные атрибуты сохранил: белую сорочку с отложным воротником, голубой галстук и тяжелый перстень с греческим профилем.

9 января было решающим днем. В Чикеринг-холле он давал свою первую лекцию и волновался необыкновенно. Все места раскуплены, включая стоячие верхние галереи. Менеджер тура, полковник Морс, подсчитывал прибыль, мало интересуясь содержанием выступления. Для него все уже было позади. Но Уайльду только предстояла схватка — с публикой и с самим собой, с карикатурным газетным фигляром, который так понравился обывателям и которого все так хотели увидеть на сцене.

Эстет придумал тактическую хитрость: он даст залу возможность насладиться его экстравагантным костюмом и комичными деталями, пусть оценят, приглядятся, привыкнут. Но после первых минут созерцания он разобьет вдребезги свой газетный имидж и явит слушателям интеллект, в котором ему доселе отказывали.

Забавный фигляр вышел на сцену, раскланялся, немного повертелся, объявил тему и начал лекцию. Зал, шептавший, хихикавший в предвкушении сомнительного юмора, стих. Уайльд говорил удивительно медленно, негромко, нараспев, о вещах сложных — о красоте и эстетике, об истории живописи, королях и революционерах, о любимых прерафаэлитах, которых назвал истинными бунтарями искусства и родоначальниками нового английского Ренессанса. Он обильно цитировал Гете и Платона, обращался к античным драматургам. И с удовольствием отмечал, как менялись лица слушателей: ухмылки исчезли вместе с лорнетами, некоторые морщились, вдумывались в слова. И никто не смеялся. Говоря о сложных высоких материях, об английском Ренессансе, Уайльд видел именно то, о чем вещал, — «новое рождение человеческого духа» на лицах американской публики. Вероятно, тогда он осознал силу искусства и силу своего слова.

В этом костюме Оскар Уайльд выступал перед американской публикой.

Ателье N. Sarony, Нью-Йорк. 1882 г.

В общем, это был первый его серьезный успех. За ним последовали другие — в Филадельфии, Вашингтоне, Рочестере, Сент-Луисе, Сан-Франциско, Сакраменто. Не обошлось без казусов. Простаки, не смыслившие в красотах неведомого Возрождения, бессовестно дрыхли и даже похрапывали, чем возмущали вдохновенного лектора. «Это непостижимо, они спят на моих выступлениях», — негодовал эстет. Увы, зрители почти не изменились с тех времен.