В Морозов - Дети военной поры

Черных запрашивает всех вторично, потом в третий раз. Проверила архивы райвоенкоматов — об отце никаких следов. Запросила архивы детских домов в гороно и облоно, проверила сохранившиеся кое-где «книги движения» воспитанников в самих детдомах. С огромным трудом строила Тамарину жизнь. Биографию детства.

Не странно ли и не грустно ли, по долгу службы один человек узнает о другом все, а тот, другой, ничего о самом себе не знает. Тамара еще ничего о своей жизни не ведала, а Валентина Андреевна уже знала, что мама ее умерла а январе 1942 года, сама Тамара, восьмимесячная, сидела в это время возле нее, перебирала игрушки. Что отец ее — и не Михаил вовсе, а Алексей — осенью того же сорок второго погиб. Что какая-то старушка подобрала ее и отправила в приемник-распределитель.

Впрочем, я забежал вперед, следы Тамариных родителей, близких Валентина Андреевна не могла найти долго. Написала в Красный Крест: есть ли какие сведения по детской картотеке на Козунову Тамару, не обращался ли кто-то к ним или в органы милиции по розыску ее? Нет, никто не обращался.

Все это время Тамара звонила Валентине Андреевне: «Как, ничего пока?» И звонила вроде без особой надежды, но, услышав: «Нет. Пока нет», каждый раз чувствовала, что теряет землю под ногами. Даже в отпуск уехать Тамара боялась, как будто здесь, в Ленинграде, она была ближе к своему невозможному счастью.

Черных выписала в адресном бюро всех Козуновых в Ленинграде и области — 40 человек. Со всеми почти переговорила — ни у кого Тамара в войне не потерялась. «Скоро Ноябрьские праздники, — говорила старший инспектор всем Козуновым, — будете встречаться с родственниками, поспрашивайте».

Время от времени Валентина Андреевна просила:

— Тамарочка, милая, помоги мне, вспомни хоть что-то из самого раннего детства.

— Первое, что помню, правда смутно, вокзал в Тосно, неубранный, разрушенный. Нас, помню, все куда-то везли, везли на машинах… Черемыкино уже лучше помню, на стенах детдома широко, во весь рост, фашисты черные в касках нарисованы, потом закрасили. Ходили, помню, за ягодами, лес страшный, сосны большие, боялись далеко ходить. В Сиверский санаторий меня возили, туда всех дистрофиков из детдома возили. Помню, нас все время взвешивали. Коек в детдоме не хватало. Кому на одного достанется — рад! Дальше — Лужский детдом. Там — школа, озеро, река. Только потом, в Волосовском детдоме, это уже в 1953 году, я впервые поняла вдруг, что я — сирота. К другим какие-то дяди, тети приходят, гостинцы приносят, а ко мне — никого. Других на каникулы к себе берут, а я — одна.

Через полгода после начала розыска, 10 ноября, в День работников милиции, Черных велела Тамаре принести две фотокарточки. «Плохи дела, — сказала она, — будем печатать объявление в «Смене». Тамара поплакала, разошлись.

А ровно через час к Черных заглянула женщина, одна из Козуновых, уже приходившая к ней накануне. Седьмого ноября она была в гостях у родственников по мужу, и хозяйка дома Капитолина Алексеевна Евстифеева (Козунова) рассказала, что в войну у нее потерялась племянница Тамара Козунова, дочь ее брата Алексея, погибшего на войне. Жена Алексея Анастасия эвакуировалась с Тамарой в Гатчину и там вскоре умерла. Тамару никто не искал, все считали ее погибшей: в Гатчине зверствовали фашисты. Ныне жива-здорова старшая сестра Тамары Галя.

Придя на работу, Тамара нашла записку: «Позвони срочно Валентине Андреевне». — «В чем дело, только что была у нее? Что-нибудь еще для «Смены» нужно, — решила она, — но почему срочно?» И вдруг разволновалась, да так, что забыла номер телефона. Утром, успокоившись, вспомнила, выскочила во двор к телефонной будке. Голос Валентины Андреевны:

— Тамарочка, ты только не волнуйся, у тебя, кажется… родственники нашлись. Хорошие родственники, близкие.

Она молчит, плачет.

— Успокойся, успокойся. И никому пока не говори, будем еще проверять.

Потом звонила снова и снова:

— Ну, кто все-таки?

— Думаем, сестра. Галя.

— А где она живет?

— Нет-нет, пока нет. Жди.

Через несколько дней:

— Хочешь фотографию детскую Галину посмотреть? Приезжай.

Приехала, глянула и вспомнила себя, детдомовскую:

— Это же я.

— Как? — испугалась Черных.

— Нет, просто похожа очень.

— Потом, — рассказывает Тамара, — Валентина Андреевна показала мне фотографию мамы. Я ревела, вообще я в те дни все время ревела. На 17 декабря в 11 часов назначили, наконец, встречу с родными. А меня Валентина Андреевна к десяти пригласила и около часа готовила меня, успокаивала. Я для смелости с подругой пришла, с Таней, тоже детдомовской девочкой. Сидим. Ровно в 11 звонок: нас ждут. Это — в соседней комнате. Я встала, ноги не идут. Вошли — народу, цветов! И голос Валентины Андреевны плохо слышу: «Ну, Тамарочка, где твоя сестра?..» Кто к кому первый кинулся — не помню…

Сейчас Галя живет и работает в Котлах, недалеко от Кингисеппа. Она доярка в совхозе. Тамаре очень удобно ехать к сестре — по Таллинскому шоссе три часа всего. Она идет на автовокзал к Обводному каналу и садится на «Икарус». Через час с небольшим всматривается в окрестный лес, луга, смотрит на широкую дощечку, белыми буквами по синему на ней написано: «Черемыкино». Вот он — ее бывший детдом. Каждый раз, проезжая мимо, она прячет лицо от пассажиров.

Вначале я говорил о том, что за год у Валентины Андреевны все три дела окончились счастливо. А что считать неудачей? Долголетние безуспешные поиски? Конечно, обидно: чужая судьба становится уже как своя собственная. Но это еще не главная беда. Бывает, выходят на след, но оказывается… умер человек недавно. Но и это еще не главная беда.

Случается другое. Татьяна Алексеевна Щербакова по просьбе молодого человека разыскивала его родителей. Помнил он мало что: «Отец был каким-то большим начальником… Мать была очень красивая… Пол в квартире был из цветных плиток». После работы она ходила вместе с ним по всем возможным адресам. «Не то, не то, не то», — говорил он, прикусывая при этом как-то странно нижнюю губу. Однажды среди ночи вдруг в полусне осенило ее: не там искала. И поняла вдруг, куда идти. И уже не смогла уснуть, и рано утром, еще до работы, поспешила. Нашла дом, вошла в квартиру и первое, что увидела, — старые, довоенного настила, цветные плитки пола.

Родители были старенькие, нескладные, беспомощные. Престарелые мать с отцом плакали от радости, а он отказывался: «Нет, не они». Он нервничал, прикусывал губу. А над столом висела давняя фотография отца — с прикушенной губой.

Этот случай — из редких. Обычно даже те, кто давно обзавелся собственными семьями и не помнят родства своего, пишут: «Помогите найти мать, она теперь, наверное, старая и нуждается в моей помощи». Это важно: человек, не по своей воле утративший сыновние чувства, сохраняет чувство сыновнего долга. Важно потому, что, оставшись сиротой, ребенок не остался беспризорным и вместе с образованием получил еще и достойное воспитание.