В Морозов - Дети военной поры

Только под вечер попали в Червенево.

В большом, просторном бараке мы сидели среди двух сотен ребят и слушали печальную повесть об их невеселом житье-бытье. Перебивая друг друга, ребята рассказывали, как целых три года оккупанты таскали их за собой по дорогам войны. Время от времени наезжали какие-то комиссии — ребят постарше и повыносливей отсылали на работу в Германию, больных и слабых отправляли в военные госпитали, но только оттуда так никто и не вернулся. А больных всегда хватало. Ведь кормили оладьями из картофельной шелухи — отбросами солдатских кухонь.

По случаю нашего приезда ребята устроили импровизированный концерт — читали наизусть страницы из «Петербургских повестей» Гоголя — единственной русской книги, сохранившейся у них, хором пели протяжную, грустную песню «Жизнь на чужбине», которую сами же сочинили:

Мы пытались записывать куплеты. Но бесхитростные слова и мелодию невозможно было слушать без слез, и вместо букв на бумаге получались какие-то неразборчивые каракули.

Потом мы стали спрашивать у ребят, тех, что сидели поближе, имена и фамилии. Маленькие фамилий не знали. И откуда они родом, — тоже. Кто-то помнил папины усы, кто-то мамино красное платье. Старшие рассказывали, как провожали на фронт отцов, как потерялись во время бомбежки мамы. Люда Кувшинникова и ее младшие сестры Ира и Валя были из Ленинграда. Вова Марсин оказался москвичом. Наташа, Клара и Даша Карпенко — из Витебска. 13-летний Витя Пискунов назвался орловским. Сказал убежденно:

— Если бы меня ночью сбросили с парашютом, а куда не сказали, все равно я сразу бы узнал, что нахожусь в Орле.

— А меня чего не спрашиваете? — вдруг донесся из задних рядов тоненький голосок. — Всех спрашивают, — обиженно сказала маленькая девочка, — всех записывают ехать в Россию (она кивнула на раскрытые наши блокноты). А меня никто не записывает.

— И нас! И нас! — раздались со всех сторон голоса. — Мы тоже ваши!

А маленькая девочка продолжала:

— Что же, мне теперь с монахинями оставаться? Думаете, я вела себя хуже всех?

Она хотела добавить что-то еще, но вдруг всхлипнула и громко расплакалась.

И еще ребята, волнуясь, говорили, что дня два назад, когда мимо Червенева прошли наши танки, мальчишки высыпали за околицу. Махали руками, кричали: «Папа! Дядя! Мы свои, советские!» И будто один из танкистов действительно признал в босоногом мальчишке племянника: «Витька? Ты?» Подхватил. Посадил на броню танка. Все это мы записали в свои блокноты, поверив и не поверив. А впрочем, почему бы и нет? Какие удивительные встречи случались на войне! Или, может быть, у нас на глазах уже складывалась легенда?

В редакцию возвращались поздней ночью. И писали, писали, по страницам передавая очерк наборщикам. Наутро армейская газета «Знамя Родины» вышла с подробным рассказом. Через всю полосу тянулась длинная фотография: дети, освобожденные из немецкого рабства. С каким волнением из рук в руки бойцы передавали газету с фотографией, вслух читали очерк о мытарствах детей в фашистской неволе!

Глухая 18-километровая дорога Мукачево — Червенево в те дни необычно оживилась. В Червенево ехали врачи. Интенданты везли детям одежду. Благо, на захваченном военном складе оказалась форма мадьярских скаутов. Пригодилась на первых порах. И еще: пришла полуторка с продовольствием для ребят и подарками. То-то был праздник!

Сколько раз потом я рассматривал в газете эту не слишком четкую фотографию, над которой всю ночь бился в нашей походной типографии старшина Ваня Цыцаркин, вытягивая в номер клише. Разглядывал хмурое, недетское выражение на худых лицах разутых, раздетых ребят. В правом углу наш фотограф, не мудрствуя лукаво, собрал малышей, в левом — ребят постарше. В последнем ряду, с совершеннейшими крошками на руках, стояла немолодая женщина — воспитательница тетя Настя или тетя Вера. Их было двое в лагере. Обе добровольно отправились со своими воспитанниками в неволю. Обидно, не успели узнать фамилии, и поэтому вслед за детьми называю их тетей Настей и тетей Верой.

А в Червенево дороги войны привели меня всего один раз. Возвратиться тогда не довелось. Фронт продвинулся на запад. Бои шли уже на территории Чехословакии. Закарпатье осталось в глубоком тылу. Мы знали, что детей подлечили и отправили домой к родителям — у кого отыскался дом и родители, в детские приюты тех, которые остались круглыми сиротами. Можно было поставить точку. И все-таки, сколько бы раз впоследствии ни вспоминалась эта история, ставить точку не хотелось, лучше запятую, потому что я не терял надежду когда-нибудь услышать о жизни ребят после войны. Как? Каким образом? Не знаю. Рассчитывал на телефонный звонок или весточку по почте. Ведь именно так представлялись новые завязки старых сюжетов.

Но дальше было молчание.

Целых тридцать лет дети числились для меня как бы пропавшими без вести, пока однажды с телефонного звонка заново не возник старый военный сюжет. Литератор Валентин Томин сообщил, что собирает материалы о судьбах детей червеневского лагеря и хотел бы поделиться своими находками. В ближайшую субботу он приехал, и не один, а вместе с Володей, прошу прощения, с Владимиром Маренным, 44-летним инженером-химиком, а тогда, в червеневском лагере, босоногим мальчишкой, чье имя в числе других упоминалось на страницах армейской газеты.

Из чемоданчика «дипломат» Томин извлек объемистую пачку карточек. На них были записаны имена детей. Не все. Далеко не все. Те, которые Темину уже удалось установить. И факты, которые пока успел собрать.

Медленно, по кусочкам собирались сведения о послевоенных судьбах детей, о скитаниях в годы войны.

Так я узнал, что 17 июня 1941 года в городок Новоельня Барановичской области из Москвы на летние каникулы привезли детей иностранных коммунистов — австрийцев, словаков, болгар, немцев, китайцев. А через несколько дней Новоельню заняли гитлеровцы. Детей поместили в приют под присмотр надзирательницы, назначенной оккупантами, и держали там два года. У Томина на карточках отмечено, кому из ребят постарше посчастливилось оттуда бежать, благополучно перейти линию фронта или присоединиться к партизанам, кого угнали на работу в Германию, кто погиб от болезней, голода и холода, не вынеся тяжкого режима, похожего на тюремный.

Весной сорок третьего маленькую итальянку Полетту Глюкозио, корейца Вову Марсина и других уцелевших ребят отправили из Новоельни в село Дятлово, где присоединили к большой группе ленинградцев. Потом всех погрузили в железнодорожный эшелон и повезли бог знает куда. Из города в город. Со станции на станцию. Ехали долго. Еще дольше стояли на запасных путях. Питались объедками и случайными подаяниями.