В Морозов - Дети военной поры

Добытую пищу делили на всех. Никто ничего не съедал один, втихаря. Детский коллектив силен был прежде всего своей сплоченностью. Каждый чувствовал себя членом коммуны. Когда вагоны с детьми гоняли со станции на станцию, запрещая выходить на остановках, за едой охотились малыши. Старшим шататься по железнодорожным путям было небезопасно. А малышам ничего, сходило. Вова Марсин и его неразлучный дружок Ваня Шутов считались «чемпионами». Каждый притаскивал до 50 кусков кукурузного хлеба. Но для этого в 8–9 лет надо было заделаться хорошими физиономистами. Сколько раз случалось, чужой солдат добродушно поманит пальцем: «Комм! Комм!» — даже плеснет в котелок супу, а потом как даст под зад сапогом, сразу отлетишь на десять шагов. В одну сторону ты сам, в другую — котелок.

Последний период лагерной жизни, уже в селе Червеневе, мне описал Владимир Марсин: очень было страшно, когда вблизи Мукачево разгорелись бои. Дети укрывались в стогах сена и молились богу (монастырское воспитание!). Видели наши танки. А вскоре приехали и военные. Сперва — вы с блокнотами. Назавтра — врачи. И еще целая грузовая машина с подарками из политотдела армии. В тот день все «от пуза» объелись абрикосовым джемом.

Конечно, 11-летний Вовка запомнил далеко не все детали и отнюдь не самое главное. Но если когда-нибудь одиссею ста восьмидесяти шести детей удастся восстановить во всех драматических подробностях, если прибавится к ней рассказ о судьбах повзрослевших героев этой старой истории, то и тогда пусть вспомнится маленькая деталь: джем! Абрикосовый джем! Настоящий детский праздник. Первый сладкий день после стольких нескончаемо горьких, долгих, угрюмых, голодных.

…А потом давний фронтовой сюжет стал дополняться новыми подробностями. Пришел болгарский журнал «Отечество» с очерком о детях из лагерей Новоельня — Червенево. Из журнала я выписал эту фразу: «Вот так, Йонко! Мы выжили и увиделись», — сказала Йонке Ченгелову Полетта Глюкозио.

Выжили, увиделись всего-навсего через 38 лет, взрослыми, уже пожилыми людьми, болгарин Йонко Ченгелов и итальянка Полетта Глюкозио. В интернациональном лагере Новоельня они мало знали друг друга: «итальянка», «болгарин». Но вот встретились и, казалось, взаимному отчету не будет конца. В первые дни, вернее, часы оккупации несколько мальчиков бежали из Новоельни. Надеялись перейти линию фронта. Среди них был Йонко, сын коммуниста-подпольщика Петра Костова Ченгелова. В 1942 году Петр Костов был схвачен фашистами в Пловдиве и повешен во дворе тюрьмы.

Тогда Йонко еще ничего не знал о судьбе отца, о его письме жене и детям из камеры смертников: «Выше голову! Да здравствует победа, которую я уже вижу, чувствую», которое прочитал через несколько лет. Скитаясь по немецким тылам, Йонко не однажды рисковал жизнью. В Смоленске из-за колючей проволоки его вызволила чужая, незнакомая женщина. В слезах крикнула: «Это мой, мой ребенок!» Сняла с пальца кольцо и отдала часовому. Можно ли забыть такое?..

Под Невелем Йонко приютили хорошие люди, в их семье дождался прихода Советской Армии, через военных сообщил матери, что цел. Об этом узнал Георгий Димитров, который принял горячее участие в судьбе сына Петра Ченгелова, своего соратника по революционной борьбе.

И вот Москва.

— Мама обняла меня и плакала, плакала. Смотрела на мою длинную, не по росту одежду. А я утешал: пускай длинная, зато теплая. На столе груда писем. «Восемьсот, — сказала мама, — столько написала, тебя разыскивая. И на все один ответ: «Такой не значится».

Полетта, дочь итальянского коммуниста Марио Глюкозио (Джузеппе Павезе), умершего в середине 30-х годов после тяжелой болезни в Москве (его жена хранила партийную характеристику Павезе, написанную Пальмиро Тольятти), осталась в Новоельне. Но «лагерная биография» Полетты оказалась не легче, чем у Йонко. В Москву попала 8 мая сорок пятого, навсегда запомнив праздник Победы, и салют в московском небе, и долгое-долгое мамино объятие: «Милее нет ничего в целом свете. И дороже!»

А сколько до этой минуты счастья Полетте пришлось пережить страданий и унижений, голод, холод, болезни! Взрослому человеку с лихвой хватило бы на целую жизнь. В Червеневе ей пошел четырнадцатый год, и вместе с другими старшими девочками она взяла на себя заботу о маленьких. Оставить их без присмотра, бежать из лагеря, как Йонко, Полетта не могла, если бы даже появилась такая возможность. Малыши болели тифом, корью, скарлатиной. Надо было выхаживать больных. Но сама Полетта выжила чудом. Лекарств не было, врачей не было. Да и еды не было тоже. Откуда ей было взяться? Одна вода, да и то не всегда. Это в Червеневе прекратилась детская смертность. А до Червенева, бывало, в день умирало сразу несколько человек. И те, кто выхаживали, нередко заражались от тех, кого выхаживали. Переболела сыпняком и Полетта.

В июне 1981 года, когда Закарпатский обком партии, горкомы и горисполкомы Ужгорода и Мукачева пригласили «детей Червенева» в гости к тем, кому дети были обязаны спасением от голодной смерти, приехала из Болгарии к своим «червеневским мамам» и Полетта Глюкозио. В Софии она живет много лет, преподает в школе русский язык. Там, в Софии, теперь ее дом и семья. Как память о пережитом, она привезла и показала мне письмо к маме, то первое письмо, которое написала после стольких лет разлуки. Бумагу и карандаши ребятам роздали советские солдаты, проходившие через Червенево. И вот что Полетта написала тогда на своем листке:

«Знаешь, мамочка, я была больна тифом, очень сильно, чуть-чуть не умерла. Меня два раза стригли наголо. Мамочка, при фашистских варварах мы были голые и босые, ходили по грязи босиком, в октябре месяце без пальто, в одном платье…» И наверное, чтобы вконец не расстроить маму, в уголке Полетта нарисовала девочку с длинными косами, с бантами и румянцем во всю щеку (не пожалела цветной карандаш), нарядила в красивую кофточку и под рисунком написала: «Вот Полетта. Мамуся, это я рисовала себя. Уже научилась».

Ох как мало походили «червеневские дети» на румяную девочку, нарисованную Полеттой! Мы, армейские журналисты, видели их в те дни, когда Полетта писала маме письмо. Были они в одежде не по росту — с плеча хозяйских ребятишек, в штанах и платьях, наскоро сшитых крестьянскими мамами из полотенец. Ведь детей привезли в лохмотьях, без обуви, малышей в одних рубашках. Полетте смастерила платье тетя Аня Парамонова. Не такое нарядное, как на картинке, но все равно старое платье Полетта носила, пока окончательно из него не выросла.

Дети есть дети! Запоминали все, что как-то скрадывало существование: синее платье Полетты, пароход, который, нырнув под длинный железнодорожный мост, вдруг этак чудным образом сложил трубу. Володе Марсину вспоминался сладкий джем, Ване Шутову — бодливый баран во дворе хаты, где приятели тайком (бывало и такое) съели миску каши, а теперь, 37 лет спустя, воспользовались случаем, повинились перед хозяйкой.