В Морозов - Дети военной поры

Понять женщину нетрудно: вырастила, выходила, по сути, — дочь. Вот послушайте рассказ ее.

«Я очень хотела в войну взять ребенка. Пришла в детдом, там все дети из Ленинграда. Воспитательница говорит: «Выбирайте». Я смотрю — и беленькие, и черненькие, и помладше, и постарше. Никто не приглянулся. «Больше, — говорю, — нет?» «Все, — отвечает. — Правда, есть еще одна, она в изоляторе, очень истощена, но сейчас выздоравливает». Привели. Она вошла и сама ко мне подошла. На колени сразу села и в карман нагрудный за конфеткой потянулась. Спрашивает: «Ты мама моя?» Я заплакала, говорю: «Да».

Так случается, что бывшие сироты обретают трех матерей.

Ту, что родила и, наконец, нашлась.

Та, что вырастила, выходила, как Нина Петровна Барабанова, тоже, конечно, остается матерью.

Ну и третья мать — Валентина Андреевна Черных. Я читал праздничные открытки ей: «Дорогая мамочка Валентина Андреевна! Поздравляю Вас, желаю…»

Чего обычно желают ей — «счастья в личной жизни», «здоровья», «душевного спокойствия». То есть всего того, чего им самим когда-то так не хватало.

На столе у Валентины Андреевны цветы никогда не вянут — не успевают. Сегодня ландыши, завтра гвоздики.

— Будут ли после нас искать? — сказала как-то в раздумье Валентина Андреевна.

Сколько, в самом деле, будут еще люди искать и ждать друг друга? Десять лет, тридцать? Не гадайте. Тут и сто лет — не время. Вот история. В 1876 году (сколько лет тому — больше ста?) турки уничтожили и сожгли болгарское село Батаки. Уцелели (спрятались на огороде) два маленьких брата Петр и Дмитрий, одного из них, Диму, русский офицер отвез в Петербург. Сами братья, конечно, давно умерли. Но вот недавно уже дети Петра начали поиски детей Дмитрия. Удивительно, но факт: Щербакова нашла дочь Дмитрия, и в те дни, когда писался этот очерк, Марфа Ивановна Селезнева, архитектор, гостила в Болгарии у своих родных.

…Когда я иду по Невскому, по Горького, по Дерибасовской, то исподволь, не без зависти, разглядываю юных, которым по четырнадцать-пятнадцать. Они хотят казаться старше, да они и выглядят старше. Высокие, как мачтовые сосны, модные, ухоженные. Сытые, здоровые, привыкшие к заботам и ласкам матерей и отцов.

Это дети того самого поколения… Это их матерям и отцам к трем годам от роду давали на целый год меньше.

Хорошо запомнил поездку в Червенево, хотя с той поры прошло почти сорок лет. В Прикарпатской Руси, так называлась еще в годы войны Закарпатская Украина, где-то в стороне от шоссе, соединяющего Мукачево с Ужгородом, стояли белые, крытые соломой хаты Червенева, точь-в-точь как под Винницей или Уманью. И густая грязь на разбитом проселке тоже казалась давно знакомой, винницкой. У околицы села наша редакционная «эмка» прочно засела в глубокой луже. Три мальчика, странно похожих на тульских, орловских, подмосковных, бежали нам навстречу.

— Это ваша машина? Можно на нее посмотреть? — спрашивали они по-русски.

— Чего на нее смотреть! — в сердцах сказал наш шофер Федя Охват, который уже безошибочно определил, что без пары лошадей ему из лужи не выбраться. — Обыкновенная машина…

— Эх ты, обыкновенная! Это же наша, русская.

Никогда еще, наверное, наша драная «эмка», даже в пору своей молодости, когда только начиналась ее служба в армейской газете «Знамя Родины», не вызывала столь бурных восторгов, такого прилива нежности:

— «Эмка»! Красавица. «Эмочка», дорогая…

Мы переглядываемся со спутниками. Капитан Борис Милявский говорит:

— Ну вот, кажется, цель достигнута.

Несколько дней мы разыскивали колонию советских детей, которых оккупанты, по слухам, вывезли вместе с двумя воспитательницами из-под Ленинграда, Смоленска, Витебска, притащили в эшелоне в Закарпатье и на железнодорожной станции Жорнава бросили во время бомбежки. Эту историю мы услышали в разгар осеннего наступления 1944 года войск 4-го Украинского фронта в Карпатах.

Мало пострадавшие от войны маленькие живописные города Прикарпатской Руси, с двумя-тремя чистенькими центральными улицами, с уютными домиками и палисадниками, после суровых карпатских перевалов казались прямо таки пряничными. На перекрестках толпились принарядившиеся горожане — мужчины надели шляпы с петушиными перьями, молодые женщины и девушки вплели в косы разноцветные ленты. Военные машины встречали и провожали аплодисментами, возгласами: «Давай!», «Давай!» Так на Ужокском и Верецком перевалах подбадривали друг друга водители, вытаскивая из грязи буксовавшие транспорты. И это солдатское «Давай!» спустилось на равнину раньше, чем там увидели наши машины. В кузовах «доджей» и «студебеккеров», наших отечественных полуторок солдаты пели «Катюшу». Сержант-автоматчик, оседлав козырек кабины водителя, лихо играл на аккордеоне, черт его знает каким манером ухитряясь удерживаться в этой позиции, когда на поворотах машину круто заносило то вправо, то влево.

В шумной, возбужденной толпе ужгородских жителей вновь довелось услышать историю двухсот советских ребят. В который уже раз передавали, что гитлеровцы угнали их из центральных районов России и бросили где-то здесь при отступлении. По совести говоря, мы не очень-то верили. К советским офицерам тогда подходило много людей потолковать о житье-бытье, поделиться разными былями и небылицами, потому что в эти насыщенные событиями дни рождалась масса слухов и легенд. Итак, рассказ о детях в первую минуту тоже выслушивали как легенду. В самом деле, к чему было немцам тащить до самого Ужгорода детский лагерь? Какой смысл? Однако эту историю с незначительными изменениями повторили столько людей, что под конец мы уже перестали сомневаться. Но где отыскать детей? Кто их приютил?

Случай свел с деятельницей местного Красного Креста Ольгой Сергеевной Лосиевской. Оказывается, она принимала близкое участие в судьбе детей и даже помогала переправить их подальше от Ужгорода, в женский монастырь под Мукачево.

Ничего не поделаешь, наведываемся в женский монастырь.

Отца протоиерея, крепко сбитого лысого мужчину лет пятидесяти, с черной седеющей бородой и разбойничьими глазами, встретили в монастырской канцелярии. Советские дети? Сто восемьдесят шесть детей! Знаете, здесь им было небезопасно. Шоссе рядом. Того и гляди могли нагрянуть немцы. Они частенько сворачивали в монастырь за продуктами. Пришлось подыскать место поглуше. У многих монахинь родственники в Червеневе. Они охотно приютили у себя детей. Потом отозвались и другие.

Благодарим отца протоиерея за информацию. Однако он не торопится нас отпускать. Хозяин словоохотлив. Ему хочется узнать, есть ли в Советском Союзе монастыри и как наладить с ними связь. На столе появляются сладкое монастырское вино и монастырский виноград. На своеобразном русско-украинско-чешско-венгерском языке отец протоиерей рассказывает нам о житье-бытье закарпатских украинцев, то и дело вставляя в свою речь малопонятные «тутошние» словечки — «фунговать», «без рессорта», «разны ворня», «офензива», «регуляция условий» и, наконец, нечто уже совсем загадочное — «легитимация головы»…