Александр Подобед - Подвиг, 1983 № 23 [альманах]

Так было и сейчас. Прохоров и Синюк увлеклись процессом сцепки. Гулин же поспешил подбодрить ребят. Ведь у них, как он считал, по разумению членов экипажа, шансов на спасение фактически не оставалось. Танк затонул ночью, без свидетелей, танкисты не успели послать в эфир ни одного слова. Это Гулину было известно, и он представил себя на месте Свиданина. Решение могло быть одно: эвакуация. Но люди остались в загерметизированном танке. Значит, Свиданин принял другое решение. Но какое и зачем, можно было строить только предположения.

Гулин снова ударил по броне и снова прижался головой к металлу. И тут в глухой гудящей тишине он уловил ответный звук — удар металла по металлу.

Может, послышалось? Гулин снова ударил — и снова в ответ послышался удар. «Живы!» — крикнул Гулин, на мгновение выпустив изжеванный солдатскими зубами загубник. Теплый ветерок пресного, как мел, кислорода обдал волосатые щеки, дышать стало трудно, и Гулин поспешил освободить левую руку, прижал к губам мокрую от пота противогазную маску. Поймал загубник. «Фу, черт!» — выругал себя за оплошность и почувствовал, как сильно, нарушив ритм, колотится сердце.

Теперь, когда он убедился, что экипаж не просто жив, а ждет спасения, высокую цену приобрела каждая секунда. Гулин поспешил на поверхность, жестами рук давая знать: живы они, живы! С него сняли резиновый костюм, маску он сорвал сам, глотнув морозный воздух, торжественно объявил:

— Шевелятся!

Гулин ничуть не смутился, увидев рядом с капитаном Штанько знакомого полковника — инженера штаба округа. Понял, полковник только что прилетел: невдалеке на белом снегу стоял зеленый, как молодая хвоя, вертолет.

Мало кто знал, что командующий, как только ему генерал Сподобин доложил о происшествии, немедленно выслал своих инженеров.

— Докладывайте, — попросил полковник, и Гулин доложил, что танк под большим креном врезался в полусгнившие деревья.

— Грунт тяжелый, — продолжал Гулин, — если по дну тянуть до берега, крюк может не выдержать. Лучше подцепить за катки… Но тогда упустим время.

— А если подложить бревна? — предложил полковник.

— Это можно… — согласился Гулин. — Сейчас приподнять бы из-под воды башню…

Проинструктированный полковником, Мухлынкин поспешил в Кирицу. В избы заходить не пришлось. Все сельчане были на берегу. К ним обратился Мухлынкин:

— Нужен строительный лес… Под гусеницы.

— Как они там? — спрашивали наперебой.

— Живы. Держатся.

— Тогда, сынок, гоните тягачи, разбирайте хлевушку.

Кто это сказал, Мухлынкин сразу не услышал. Но голос, прокуренный, с хрипотцой, принадлежал человеку бывалому. Колхозник предложил разобрать хлев, где зимовала его корова.

Хозяин вывел из сарая корову и отвел в соседний двор. Тягач, будто нехотя, сдвинул новую, на кирпичном фундаменте постройку, и клубы пара — застоявшегося коровьего дыхания — белым облачком уплыли в небо.

Под широкое днище танка, направляемые руками Гулина, Прохорова, Синюка, руками солдат-саперов, одно за другим ложились просмоленные, сухие и прочные бревна.

В студеной воде Гулин не чувствовал страха: рядом были товарищи… В ту ночь случайно он задержался в конторе мелиоративного участка. Собрались приятели. Впереди была суббота. Домой идти не хотелось. С тех пор как он уволился в запас, прошло немного времени, но он со свойственной ему общительностью быстро вошел в новый коллектив, однако по родному полку тосковал, понимая, что уйти из армии поторопился.

Ночной звонок оторвал приятелей от дружеского разговора. Кто-то из кирицких просил трактор, чтоб вытащить танк. Гулин первым понял, что это значило, не дожидаясь начальника участка, открыл гараж, где стоял «газик», и уехал в Кирицу, предварительно попросив товарищей завести трактора и дежурить у телефона: если понадобится техника — он позвонит.

Говорят, по-настоящему счастлив тот человек, который спасает чью-то жизнь. Гулин был счастлив: он спасал товарищей…

Солдат, рядовой или маршал, готовит себя к войне. Будет она или нет, все равно готовит. Ведь победа закладывается задолго до боевых действий. Как боеприпасы, как продовольствие, как горючее.

Это знает министр, знает командующий, знает комдив генерал Сподобин, знает командир полка майор Коренюгин. И все они настраивают людей на военное время. Даже молодые солдаты, и те знают простую, но очевидную истину: чтобы на поле боя не сгореть в машине, надо уметь опережать противника в скорости, в маневре, в выстреле, в сообразительности и, конечно же, в стойкости и мужестве, в стремлении победить во что бы то ни стало. Победа планируется…

То, что выпало на долю экипажа Свиданина, заранее спланированным действием не назовешь. Внезапный болотный плен. Плен под водой. Под снежной пустыней. В ночной темноте. Без свидетелей. Откуда же тогда ждать помощи? В эти долгие, как вечность, минуты крик безысходности и отчаяния мог вырваться из уст каждого пленника, но каждый молчал и думал…

В детстве Михаил Рега любил пропадать на Осколе. Однажды — ему тогда уже было лет десять — он увидел, как саперы вереницей танковых тягачей вытянули из стремнины Т-34. Утонул он в январе сорок третьего при форсировании. Когда из нижнего люка вылилась вода, Михаил забрался в танк. Было боязно: а вдруг там мертвецы? Но внутри никого не оказалось, были только позеленевшие от времени боеприпасы, ржавые автоматы ППС, противогазные коробки, ржавые сиденья. И вдруг на дне, среди рассыпанных патронов, сверкнула гроздь рубиновых камушков. Михаил нагнулся и поднял… орден Красной Звезды. В танке он нашел три гвардейских знака. Заглядывавший в люк сапер сказал со вздохом: «Без вести пропавшие…»

От этого навязчивого воспоминания цепенели мысли, появлялось подспудное чувство вины («Ведь я же вел машину!»), подмывало крикнуть: «Ребята! Простите!» Хотя… за что прощать? Дорога-то была накатана. По ней промчался грузовик. Он-то и натолкнул на решение срезать угол. И все же Рега надеялся вырваться из плена через передний люк. Конечно, он, механик-водитель, выберется, но вряд ли в ледяной воде сумеет воспользоваться передним люком Ханс. Он застрянет, и все… конец. А Борис? Тот окоченеет прежде, чем доберется до люка… Вот Свиданин… он один, пожалуй. Свиданин сумеет перебраться из боевого отделения. Если б они с командиром были вдвоем, тогда рискнуть можно, а так…

Лучше умереть вместе, чем трусливо выбираться одному… В этот момент он почему-то не думал ни о жене, ни о трехмесячном сыне. Правда, мысль было вспыхнула: как Соня встретит известие о его гибели, но тут же погасла…

У Ханса были несколько иные мысли. И он сам удивлялся, что они предельно будничные, обычные. Последний шанс на спасение — всплытие — утрачен. Оставалось мужественно, без истерики ждать конца: кислорода в баллонах было на час, ну, может, чуть больше. В этот оставшийся час, перед тем как потерять сознание, он болезненно думал об Эльзе. Он ее любил, и она знала это. Впрочем, она его тоже любила, писала нежные письма. Писала не только она, но и ее младший братишка — пятиклассник. Он мечтает стать танкистом. Как же теперь? Не откажется от мечты? Может, оставить завещание, чтобы Эльза знала, куда делся Ханс Сааг, ее друг и одноклассник?..