Александр Подобед - Подвиг, 1983 № 23 [альманах]

Борис Костоглод почему-то не мог взять в толк, что экипажу хана. Ведь у него, молодого заряжающего, есть командир — сержант Свиданин. И он верил: командир что-то придумает и все останутся живы. Недаром командира зовут «Гроссмейстером» — зовут за умную голову. Свиданину он верил. Верил до той минуты, пока не почувствовал, что кончается кислород (в голове сначала застучали молоточки, а потом кувалды, и был такой гул, что вот-вот голова лопнет). Борис заплакал. Ему стало по-детски страшно. Вот сейчас он потеряет сознание — и все… На похоронах будут отец и мать. Он уже никого не увидит и не услышит. И после, сколько б веков ни минуло, такой он на земле не повторится…

Солдат всхлипнул и, словно в ответ на свои мысли, в тяжелой гудящей тишине услышал:

— Борька… нас выручат… Ты думаешь, майор Коренюгин, он не знает?..

Говорил Свиданин. При упоминании фамилии командира полка отозвался Рега:

— Товарищ майор не даст пропасть… Он командир что надо… Если останемся живы, скажу, чтоб меня судили… Можно было в обход…

— Младший сержант Рега, приказываю не ныть.

— Есть… Только, товарищ сержант, у тебя там баллон, страви трошки. Поговорим перед концом…

Сквозь грохот кувалд, стучавших не переставая, все услышали бодрое шипение. Не раньше, как вчера, этот воздух Рега закачивал компрессором, когда сырой ветер доносил запах молодого березняка. И сейчас, в танке, этот запах, спрессованный в десятки атмосфер и выпущенный на волю, возбуждал жажду жизни. Дышать стало легче, грохот ослаб, но ненадолго.

Говорить по-прежнему было трудно, а молчать невыносимо. И Сааг, чтоб разрядить обстановку, сказал:

— Вот выберемся, так вы, товарищ сержант, выпросите для меня отпуск.

Слушая этот, может, и в самом деле последний в их жизни разговор, Свиданин с нежностью думал о товарищах: они знали, что погибают, но не отчаивались. Все-таки надежда жила: экипаж верил… Но сам Свиданин, осмысливая случившееся, приходил к неумолимому, как приговор, заключению: спасение опоздает. Так подсказывала логика, и тем не менее чутье, которое в нем воспитал полк, внушало обратное: разве товарищи не сделают все возможное и даже невозможное?

То, что ему верят подчиненные, было силой, заставлявшей командира держать в руках баллон и время от времени откручивать вентиль. Свиданин понимал: надо держаться как можно дольше. Кто-то ему говорил, что в таких случаях верили только богу, он верил боевому товариществу. Свиданин не заметил сам, как потерял ориентировку. Сквозь сплошной шум в голове неявственно донесся звук, который никак не укладывался в учащенный ритм пульса. Это были удары металла по металлу. «Галлюцинация, — подумал он и сквозь нарастающую головную боль снова услышал, что удары повторились. — Надо баллон передать Хансу. Он крепче…»

— Товарищ сержант!

Свиданин открыл глаза. В голубоватом свете дежурного освещения — широкое лицо Ханса. Оно было синим-синим.

— Наши!

— Что?..

— Наши… стучат…

Под рукой нет тяжелого металлического предмета. Свиданин в потемках шарит по днищу, где-то тут пустой баллон, натыкается на что-то липкое, догадывается: это вырвало Бориса. Тот лежит, запрокинув голову, глаза полуоткрыты. Он бредит… Наконец находит баллон. Но руки уже его не держат. Ханс бьет баллоном по броне. Снаружи отвечают усиленным стуком. Нет, это не галлюцинация… Это спасение. «Ах, только бы Ханс не торопился стравливать воздух», — теряя нить сознания, подумал Свиданин. Черная пелена закрывает тонкий волосок лампочки дежурного освещения…

Рега тоже услышал удары металла по металлу и тоже, как и Сааг, догадался, что это помощь. И хотя дышать было нечем и он испытывал ощущение холодной бани, полной угарного газа, он крепился, как только мог, несколько раз принимался грызть сухарь, который дал ему прапорщик. От сухаря стало плохо.

Теперь механик-водитель помнил одно: минутой раньше, минутой позже он потеряет сознание — тогда все. Но до этого он боялся себе признаться, что до смерти нужно сделать главное и, пожалуй, самое трудное: побороть страх. Страх, как волна прибоя, то захлестывал, то отступал, коварно сторожил солдата. Страх ждал, когда солдат смалодушничает — пусть даже на секунду, — и тогда руки рванутся к противогазной маске, а затем к люку. Уверенность в том, что он, Рега, выберется из танка, росла, как летящая горная лавина. Он вырвется один. Вот он, люк, над головой, только отведи стопор… Но что тогда потом, в полку? Что?! Оставить в беде товарищей, даже если военный трибунал не найдет состава преступления? Нет, лучше уж четыре трупа, чем одна жизнь, но подлая. Так подумал Рега, понимая, что страх — самое жуткое чувство, созданное природой. И вот это чувство тянуло руку к противогазной маске. А люк, спасительный люк, и в самом деле вот он, над головой… А в полутора метрах товарищи, которым не протиснуться к нему, не вырваться наружу. Когда хлынет ледяная вода, они просто не успеют: холод сделает свое…

Рега еще думал о том, что, если бы он не служил в армии, не знал ни Свиданина, ни Ханса, ни Бориса, не знал бы лейтенанта Мухлынкина и прежде всего майора Коренюгина, он не поборол бы чувства страха. Не думая о предстоящем позоре, он открыл бы люк…

Он уже не помнил, на каком моменте оборвалась его мысль, но сквозь забытье, как сквозь сон, услышал металлический стук и попытался повернуть голову, но невыносимая боль помешала…

Сколько длилось забытье, трудно было определить, но, когда он, Рега, открыл выпирающие из орбит глаза, увидел белое пятно. Сначала оно показалось расплывчатым, круглым, потом приобрело форму квадрата, догадался: это окно. Снаружи сочился вялый дневной свет. На крючке около окна висела объемистая брезентовая сумка, на ней был нарисован красный крест, обведенный на зеленом фоне белым кружочком. У окна — откидной столик. На столике в беспорядке рассыпаны карандаши «Тактика». За перегородкой мышью попискивала радиостанция. Рега догадался: он в штабном автобусе. И вдруг откуда-то сверху, словно с неба, весело:

— С благополучным возвращением, товарищ младший сержант.

Над механиком-водителем склоняется врач — капитан Бокомаз. Он не в белом халате, а в полевой форме, как и все офицеры.

— Ну, с возвращеньицем, — повторяет он и улыбается.

Глаза его с монгольским прищуром смеются.

— Откуда? — шепотом переспрашивает Рега, стараясь понять, что это не сон и не бред, а самая что ни на есть торжественная реальность.

— С того света.

— Остальные где? — окончательно придя в себя, спрашивает Рега.

— Недалеко. Тоже возвращаются…

— Значит, нашли!

Тяжелые веки слипаются, но Рега не спит. Он прислушивается к голосам людей, отделенных от него дюралевой перегородкой, угадывает известного всей дивизии своими остротами капитана Бокомаза. Михаил не заметил, как врач ушел за перегородку, только был слышен его веселый голос: