Александр Подобед - Подвиг, 1983 № 23 [альманах]

— Ну, что там, Прохоров?

— На сук напоролся.

— Переодевайтесь. Смените Синюка.

— Есть.

«С такой рукой, куда ему под воду?» — с горечью подумал Мухлынкин и, жалея сержанта, попросил у капитана разрешения на спуск. Как на ребенка, взглянул капитан Штанько на Мухлынкина и без тени рисовки ответил:

— Лучше Прохорова мы с вами, Николай Иванович, не сделаем.

— Товарищ капитан! — вскрикнул Мухлынкин. — Время-то не ждет! Одной рукой много не наработаешь!.. Может, они уже… — Он боялся произнести то страшное слово, которым обозначают границу жизни и смерти.

— Может… — колеблясь, согласился Штанько и пошел в машину, где товарищи переодевали Прохорова.

От непрерывно работающего двигателя в машине было жарко. Прохоров, крупный, мускулистый, сидел голый. Раненая рука уже была перевязана, из-под бинта обрубленными корнями чернели пальцы; здоровой рукой он держал сигарету и жадно затягивался; конечно, в машине курить строго запрещалось, но Штанько сделал вид, что нарушения не заметил.

— Ну как, Прохоров?

— Готов, товарищ капитан.

— Давай, дружочек.

Прохоров, погасив сигарету, стал с помощью товарищей одеваться. Через десять минут он сменил Синюка. Синюк, работавший без передышки, выбрался из комбинезона сухой, только чуточку раскрасневшийся.

Мухлынкин, увидев раздетого солдата, поразился. По комплекции Синюк с Прохоровым — полный контраст: маленький, тощий, правда, жилистый и резкий в движениях, но почему-то именно этого специалиста Прохоров предпочитал другим и в критических ситуациях работал с ним в паре. Объяснение оказалось простым.

Геркулес Прохоров и беспредельно выносливый Синюк дополняли друг друга. Об этом «саперном дуэте» в полку говорили разное, но неизменным было одно: если хвалили Прохорова, то при этом добавляли, что, «конечно, благодаря участию Синюка», и, наоборот, если отмечали ловкость и неутомимость Синюка, не забывали отметить помощь и содействие Прохорова. Так и служили два комсомольца, два сапера, их знала дивизия. И вообще саперов танкисты любят, как может любить человек мастера, который умеет все, не выставляя напоказ черновую работу. Но то, чем славятся саперы, танкисты видят — это служба тяжелая, трудная, зачастую рискованная, в воде, на льду, на холоде, под дождем. В подразделении почти всем солдатам и сержантам по двадцать, а к концу службы они выглядят намного старше.

С каждой минутой шанс на благоприятный исход уменьшался, и Мухлынкин невольно представил, впрочем, эта страшная мысль копилась исподволь, как грозовое облако в летнюю пору, чтоб на землю ударить молнией, как после отбуксировки танка вскроют люки и вытащат бездыханные тела товарищей…

Из-за крайней избы выскочил незнакомый грузовик. В свете утренней зари он казался розовым. Мухлынкин успел заметить, что грузовик не принадлежал полку и даже Вооруженным Силам. Это был старый, видавший виды «газик». Такие машины обычно дорабатывали свой век в различных гражданских ведомствах третьестепенного значения. Эти «газики» больше ремонтировали, чем водили, но уж если водили, то по таким разбитым, или, как тут говорят, разухабистым, проселкам, где и новая машина досрочно потребует ремонта.

«Газик» затормозил у стоявшего поперек дороги тягача. Из кабины лихо выпрыгнул бородатый человек, подбежал к капитану, козырнул четко, по-военному.

— Товарищ капитан… Иван Семенович, разрешите действовать.

— А вы, товарищ, собственно, кто? — спросил Штанько, большими роговыми очками уставился на незнакомца.

— Это же я… Гулин.

— Верно! — Штанько в бородаче узнал прапорщика Гулина, уволенного в запас, того самого Гулина, который еще не так давно славился как один из лучших механиков-водителей дивизии, на которого все солдаты и сержанты полка смотрели как на космонавта.

И вот теперь перед капитаном Штанько снова стоял дорогой человек, родная душа — Гулин.

— Иван Семенович, прошу…

— Не имею права.

— Тогда я без разрешения…

— Не положено.

— Ведь я солдат… Солдат!

— Знаю.

— Прошу… там же товарищи… наши товарищи!..

И тут Мухлынкин заметил, что капитан Штанько колеблется: ведь Гулин формально не числится в списках личного состава полка, но сердцем как был, так и остался танкистом. «Это же надо, — поражался Мухлынкин, — откуда-то он узнал о попавших в беду ребятах, где-то раздобыл обшарпанный, видавший виды „газик“, явился как по тревоге».

— Товарищ капитан, — вмешался Мухлынкин, — я свяжусь с командиром полка… Не возражаете?

— Сообщите… Гулин вернулся…

Мухлынкин бросился к рации, не вскарабкался, взлетел на броню тягача, схватил шлемофон, услужливо поданный радистом.

— «Волга»!.. «Волга»!..

Выслушав Мухлынкина, Коренюгин переспросил, не ошибся ли тот?

— Гулин, товарищ майор. Честное слово!

— Позовите его к рации.

— Товарищ прапорщик! — во всю глотку крикнул Мухлынкин. — Вас просят.

О чем говорил командир полка со своим бывшим прапорщиком, слышали только радисты. Но, судя по выражению глаз Гулина, и Мухлынкин и Штанько поняли: Коренюгин дал согласие.

Вскоре Гулин был под водой. Прохоров и Синюк, неожиданно получившие мощное подкрепление, словно испили сказочной живой воды. В этот рассветный час промозглого марта солдаты втискивали свои тела в спрессованную торфяную стену ила, тянули за собой неподатливые буксирные тросы.

Первое, что сделал Гулин, очутившись в воде, нащупал броню башни и торцом ломика несколько раз с усилием ударил по металлу. Затем, приложив к броне ухо и затаив дыхание, слушал. Смертельно холодная тишина, как спрут, сдавливала тело. Запах нового комбинезона напоминал Гулину счастливые минуты молодости, когда он, солдат-первогодок, постигал азы аварийно-спасательной службы.

Действуя в опасной ситуации, он не испытывал страха, ему казалось — и он был в этом уверен, — что с ним никогда ничего не случится, надо только исполнять все так, как предусматривает инструкция. Тогда еще его первый командир лейтенант Пятно говаривал: «Инструкцию сочиняли мудрые люди. Для нас она закон». И Гулин действовал, не отступая от писаных правил. Потом со временем, когда поднабрался опыта, почувствовал, что он и сам уже обладает мудростью достаточной, чтобы в существующие инструкции вносить изменения. К советам Гулина прислушивались товарищи и начальники.

Многое он не мог объяснить, но чутье никогда его не обманывало. Специалисты это называют интуицией, а он шутя говорил, что это «сдвиг по фазе в нужную сторону». Наука эту фазу пока не открыла, но ясно было одно: Гулин чувствовал людей и действовал, предугадывая их мысли и безошибочно, особенно в обстановке, где, казалось, думать некогда. И все же, кто не знает: как бы ни были стремительны движения, настоящий солдат всегда успевает подумать, что он должен предпринять в каждый последующий момент.