Александр Подобед - Подвиг, 1983 № 23 [альманах]

Немного отлежавшись и осмотревшись, Галушкин стал подниматься. Звенело в голове. Сильная боль в ноге остановила его. Офицер понял, что ранен собственной гранатой. С трудом поднялся, прихрамывая, подошел к гитлеровцу, снял с него свою винтовку, взял его автомат, документы и повернулся ко второму. Повернулся и похолодел: чуть приподнявшись, фашист наводил на него автомат…

Николай выстрелил из пистолета, но опоздал — автоматная очередь коснулась его. Но врага все же добил.

Преодолевая страшную боль, бережно прижимая снайперку, он медленно пополз к своим. Обессилевшего, истекающего кровью, его подобрали однополчане, отбившие все контратаки немцев и продолжавшие наступление.

После госпиталя новые бои. Галушкин все время в родном полку. В нем, 49-м стрелковом, он начал боевой путь. В нем и закончил его в День Победы. Застал офицера этот день под столицей братской Чехословакии. И все эти годы держал он в руках знаменитую винтовку с оптическим прицелом. Ее как ратную награду и увез с собой туда, откуда ушел защищать Родину, — в Киров.

Ныне снайперская винтовка № 53947 на заслуженном отдыхе в Кировском краеведческом музее. Известно, что на заслуженный отдых уходят люди. Но снайпер считал ее своим другом, существом одушевленным.

Юрий КОГИНОВ

Великая Отечественная война застала Юрия Ивановича Когинова семнадцатилетним юношей в Брянске. Когда враги подошли к городу, по решению комитета комсомола его направили в один из формировавшихся партизанских отрядов, в рядах которого он и провоевал до тех пор, пока оккупанты не были изгнаны с родной Брянщины. В 1952 году окончил Петрозаводский государственный университет, долгое время работал специальным корреспондентом центральных газет. Член Союза писателей СССР.

Видавший виды блокнот, с которым лет десять назад я как специальный корреспондент «Правды» ездил по стране… Пометки о встречах на заводах, стройках, в колхозах… А вот страничка особенно памятная.

…Село Зугалай среди пологих сопок. Весной, когда сиреневым пламенем полыхает на них зацветающий багульник, во всем Забайкалье, наверное, не сыщешь мест красивее! Аккуратные глазастые домики, опоясанные желтыми, голубыми, оранжевыми палисадниками, вьются в веселом хороводе вдоль широких и прямых улиц.

А летом солнечный запах тайги, настоянный на хвое, вереске, иван-чае, разносится во все уголки села. И тогда уж не усидеть дома ни одному мужчине: манит тайга на смелую охоту, зазывают на обильную рыбалку хрустальные лесные озера.

Вряд ли найдется во всем Зугалае еще человек, который вставал бы раньше Семена Даниловича Номоконова. «Старость, однако, покоя не дает», — шутит он, когда застают его, пенсионера, во дворе или у колхозных кошар. Но люди знают: не может сидеть без дела бывший охотник, а совсем еще недавно — бригадир плотников.

Вот и сейчас, попыхивая неразлучной трубкой, шагает Семен Данилович по хрустящему снегу. Он уже побывал на скотном дворе, навесил дверцу в загоне, приладил засов. Все чин по чину, как и обещал вчера вечером бригадиру… Дома за три или четыре встретил почтальона.

— Аба Семен, тебе, однако, важное письмо.

— Из армии, от Василия?

— Поднимай выше — должно быть, от самого генерала! Видишь, какой конверт?

Семь сыновей и две дочери у Номоконова. Но многие в селе зовут его уважительным словом «аба», что означает «отец». Такая честь людям особенно знатным.

А уж кто в Зугалае более известен, чем Семен Данилович? Пишут о нем во многих газетах, и сюда, за Байкал, идут к нему из разных мест письма от знакомых и незнакомых людей. Он герой войны. Триста шестьдесят фашистских убийц нашли свою смерть во время боев на Северо-Западном и Ленинградском фронтах от метких пуль снайпера Номоконова.

Однажды московская редакция переслала ему письмо из ФРГ.

«…Из вашей газеты я узнала, — писала некая Луиза Эрлих из Гамбурга, — сколько фашистов уничтожил Семен Номоконов в годы всеобщего смятения. Как я поняла, он, убивая врагов, считал их посредством отметок на своей курительной трубке. Мой сын тоже погиб на войне, как мне сообщили очевидцы, от руки русского сверхметкого стрелка, недалеко от Ленинграда. Спросите Номоконова: может, на его трубке была отметка и о смерти Густава Эрлиха? Может, он помнит, как упал от его пули и этот солдат?.. Что делает сейчас Номоконов, готовит ли новых снайперов?..»

Да, вот такое письмо пришло к нему из страны, которая сама развязала вторую мировую войну, чьи солдаты топтали и нашу землю. Миллионы убийц со свастикой на рукаве ворвались в мирные города и села, убивая всех, кто оказывался у них на пути: женщин, стариков, ни в чем не повинных детей. Вот тогда-то он, сибирский охотник-эвенк, и сменил свою берданку на трехлинейку с оптическим прицелом.

Семен Данилович знает: многим матерям на Рейне и Эльбе пришлось оплакивать своих сыновей, женам — мужей. Но невиновен он, Семен Номоконов, в том, что сын Луизы Эрлих из Гамбурга, наслушавшись фашистских главарей, пришел к нам грабить и жечь.

Эрлих и ему подобные заставили советского человека взять в руки оружие, чтобы защититься. И нет в огромной нашей стране семьи, где кто-то не пролил бы свою кровь на поле брани. Семен Данилович тоже был тяжело ранен. Да не один раз…

«Всю правду, все как есть, надо объяснить этой обманутой женщине из Гамбурга, — разволновался Номоконов. — Не только ей лично написать — всем немецким матерям нужно сказать, как подло обвел Гитлер их сыновей, как пытаются и теперь оболванить молодых людей на Западе».

Держали совет втроем, он и два сына. Старший, Владимир, — бригадир животноводов, тоже снайпер во время войны. И Прокопий, лесообъездчик, а в прошлом — тихоокеанский военный моряк.

Семен Данилович зашагал по комнате, шумно выпустил табачный дым и кивнул Прокопию:

— Пиши… Пиши так: «Я не запомнил всех грабителей и убийц, которые пришли с войной и оказались на мушке моей винтовки. Если бы своими глазами увидели вы, немецкие женщины, что натворили ваши сыновья под Ленинградом, прокляли бы их! В Ленинграде есть Пискаревское кладбище. По вине ваших сыновей там похоронены сотни тысяч жителей».

Он задумался, глянул на Владимира, Прокопия и продолжал:

— А теперь насчет того, готовлю ли я снайперов. «Нет, я не готовлю стрелков. На моей трубке сейчас не пометки о выстрелах, а только следы капель пота. Падают они, когда я плотничаю, помогаю что-нибудь делать в родном колхозе имени Ленина. Но есть у нашего народа надежная и сильная армия, в которой, кстати, служит теперь и один из моих сыновей… Ну а если к нам снова полезут, я, конечно, опять буду учить молодежь метко стрелять».