Александр Чемек - Где-то на сопках. Хроники строителя магистрали. Книга 2

Мер «надышалась» и пошла пить лекарства.

— Поехала в командировку против распоряжения врача, — пояснила она, — который назначил курс лечения и хотел уложить меня в больницу на обследование по подозрению на язву.

…Пришла Култукова — Гошкина «жена», и мы долго пили кофе. Все захотели посмотреть по телевизору последнюю серию фильма «Освобождение». Однако, вскоре погас свет, и я завёл кассетник. Карабанова принесла бутылку водки, которую разлили при свечах. Я выпил рюмашку, и мы с Мер пошли искать художника Валеру.

Шли до «музыкальной шкатулки», со множеством остановок. Поговорили с Заведующей отделом культуры, ныне живущей в девичьей комнате. Она про Валеру ничего не знала и направила нас в профсоюз. Однако, было уже 10 вечера.

Мы пошли к Мормоновым. Дом был закрыт, но Ароныч открыл быстро, так как читал. Мер, как дикая кошка, бросается к нему на грудь и быстро-быстро говорит всё, что произошло с ней за этот вечер. Здесь я впервые познакомился с приёмом «бурного натиска» в интерпретации Мер.

Попили чай и пошли спать. Разговор продолжался в полусне. Мер уснула около 3 часов утра. Я — немного позже. На полу, даже под полушубком и в одежде, было бы холодно, если бы мы не лежали рядом…

…Проснулись рано, но долго болтали лёжа. Когда я встал, увидел, что Светик тоже встала. Она, видимо, недоумевала и была явно расстроена появлением нежданных гостей. Пока Мер наводила порядок и прибиралась, я сходил в магазин и купил батон сервелата и консервы.

Позавтракав, пошли гулять на сопку. Далеко ходить не стали. Расстелили куртки за топографической вышкой. Я сидел, а она лежала головой на моих коленях. Солнце уже припекало. Ей захотелось березового сока, и она начала капризничать.

— А нельзя ли разрезать кору битым стеклом? Я так хочу пить… — испытывала она меня. — Ах, вот берёза порезанная! Жаль, столько соку пропало!

На стволе была видна подсыхающая струйка.

Теперь ей «на лицо попадает солнце, и кожа уже сгорает и шелушится». Я навешиваю для тени её шелковый платок на куст. Мы болтаем о том о сём, и, конечно же, о слухах про неё: кто, что и где сказал.

Я стал допытываться о её семье, о начале её самостоятельной жизни.

Отец — военный, мать закончила институт Цветной металлургии. Ей было 14, когда она катала трехлетнего брата в коляске по Кинешме, вместо того, чтобы играть с подругами на берегу Волги. Вскоре семья переехала на Дальний Восток. Жили в трёхкомнатной квартире, в центре города. После аварии «Волгу» продали и купили «Москвич». Мать — полная, но выглядит молодо. Отец — общительный, невысокого роста. Она с отцом — «признанные пьяницы» в семье.

После школы почувствовала, что не сможет жить дома (на 1—2 мая она прилетала в семью и чувствовала себя в домашнем окружении, как в раю, зная, что стоит задержаться там, как он превратится в ад), и с оказией поступила на работу в районную газету. Очень быстро попала в сеть «интриг и заговоров»: надо было спасать работника газеты — любовника заведующей отделом. Ей как примерной комсомолке стоило выйти за него замуж, и его реабилитируют, не выселят, и ей — тоже хорошо — будет, где жить.

Они расписались, и она поселилась в двухкомнатном «особняке». Он оказался «шизофреником», стал к ней «приставать». Она съехала от него и развелась. Поехала развеяться в Ленинград к тётке. В Подмосковье чуть не выскочила замуж (о любви она за два дня не сказала ни слова).

Появилась возможность работать в Благинске, в редакции молодежной газеты. Здесь ей встретился Веня. У него ранее была женщина, и он жил с ней и даже с её матерью. Он втрескался в Мер и предложил выйти за него замуж. «Одна, в чужом городе, без друзей и жилья… И я пошла». Недавно она побывала на премьере Кокурина, прошедшей с огромным успехом в Благинском драмтеатре. Его вызывали на бис пять раз, а актёры за кулисами качали.

— Ты собираешься вступать в партию? — спросила она вдруг.

— Собираюсь, но какое это имеет значение? — удивился я.

— Это сейчас имеет большое значение! — воскликнула она. — Пока ты рабочий, вступай. Авдеева уже два года бьётся, — а не может. На нас — лимит.

— Ну, это уж слишком, — мне было не по себе. — Я этого не могу понять. Ради карьеры?

— А я уже привыкла… — и, как ни в чём не бывало, она продолжила. — Так вот, Веня оказался слабым человеком. Я услыхала такую сплетню, будто Веня теперь живёт с тремя. Я благодарна Зульке за то, что вот уже 4 месяца она ограждает меня от супружеских обязанностей. А что я с ним делаю?! Хожу в неглиже, Зулька заставляет его расстегивать и застегивать ей лиф и зовёт его лифтером. А каких баб мы ему приводили! А он — ни-ни.

«Бедный Веня!», — подумал я. Однако, как мне помнится, ещё в мой первый приезд она всем сообщила, что у Вени есть женщина, которая его любит, и он изредка к ней уходит. Где Мерилин искажает действительность, в тот раз или сейчас — не понятно.

Я прилёг к ней, и мы вкусили «райское» яблоко, взятое мной на всякий случай. Ей захотелось пить, и я попытался смочить её губы своими. Она приняла мою «влагу» без видимой реакции.

— Мне не хотелось бы терять в тебе друга, — заявила она расхожее. — Ведь известно: шаг к сближению — начало грустной развязки.

— Это сближение останется, как сближение «отца» с «дочерью», — фантазировал я невольно, — и не грозит грустными последствиями.

После такого внушения мы вошли во вкус, и ей совсем не хотелось уходить. Иногда она даже робко пыталась меня ласкать, но мне вольностей с руками не дозволяла. Однако, её попытки защитить то место, где должна быть грудь, доказали, что прятала она лишь отсутствие оной. Следствие «позднего развития».

В 17 часов мы побрели в магазин, где она купила туфли матери. Столовая была закрыта, и мы пошли к Мормонову. Она, как и вчера, побежала к нему — не то обниматься, не то целоваться, — тараторя на ходу обо всём: где она была и что делала, дабы предупредить ехидные и каверзные вопросы.

Светик ещё не пришла из школы. Мер сразу начала кормить Ароныча и меня пирогами, а меня — буквально из рук, так как они были заняты не то кассетником, не то чем-то ещё. Она играла любимую роль матери, хотя на сопке согласилась играть роль дочери.

После чая засели за чтение Битова: я — «Дачную местность», она — «Аптекарский остров». Вскоре она заснула, а я занялся просвещением Светика в части авторской песни. Разбудил Мер в 20 часов, как она просила, и мы собраемся в СМП-67 на поиски секретаря комсомольско-молодежной бригады насчёт заметки о «Ленинском зачёте». Тимошин, игравший к тому времени с Мормоновым пятую партию в шахматы, наконец, отвлёкся и налил мне вторую рюмку коньяка «на посошок».

Находим общежитие №2, девушку — секретаря комсомола, и Мер применила свою тактику «бурного натиска». Через 10—15 минут «противник» был сломлен. Девушка обещала выслать в газету для Мер материал о собрании. Я разговорился с высокой девочкой, как оказалось, студенткой 5-го курса заочного отделения МГУ, об их постановке спектакля «А зори здесь тихие». Предложил им для этого песню из аналогичной постановки драмтеатра Ростова-на-Дону. Она сразу отказалась.