Людмила Штерн - Жизнь наградила меня

Илья не раз бывал упомянут в русской поэзии. Факт его отъезда в Москву в связи с поступлением на сценарные курсы отмечен Иосифом Бродским в Оде, посвященной нашему коту Пасику.

(Эйбочка – Эйба Норкуте – первая жена Ильи Авербаха и мама его дочери Маши.)

А Евгений Рейн писал:

Так мы развлекались и дурачились в молодые годы.

Не знаю, каким врачом стал бы Илья Авербах, останься он в медицине. Режиссером он стал превосходным. Каждый его фильм становился значительным культурным событием.

Мои любимые – «Степень риска», о великом хирурге Николае Амосове, и «Чужие письма», которые ставили смелые для того времени моральные проблемы.

Когда я впервые приехала из Бостона в Питер, Илюшу я уже не застала. Он умер в 1986 году. Но с тех пор, оказываясь в Петербурге, я непременно навещаю своего друга юности Илью Авербаха на кладбище в Комарово, где с каждым годом моих друзей становится всё больше и больше.

Летом, перед вступительными экзаменами в институт, мы с папой отдыхали неделю в Зеленогорске. На пляже, недалеко от нас, расположилась дама средних лет с сыном. Сын – брюнет, губошлеп с крупными чертами лица, на котором застыло выражение покорности и скуки, вяло листает учебник химии. Когда дама уходит купаться, молодой человек торопливо вытаскивает из-под полотенца другую книгу и тонет в ней носом. Дама возвращается, и до нас доносится ее гневный голос: «Женя, сколько раз можно говорить одно и тоже! Никаких книжек, кроме учебников! Сдашь, поступишь и читай на доброе здоровье!»

«Оцени демократические свободы в нашей семье, – смеется мой папа. – Или, может быть, я плохой отец?»

Вскоре они встают, дама обматывается полотенцем и делает прихотливые па, означающие смену мокрого купальника на сухое белье под полотенцем вокруг тела. Затем со словами «Ну, пошли же, Женя, наконец» они удаляются с пляжа. Я гляжу им вслед и чувствую смутное сожаление, что не удалось с этим Женей познакомиться.

– Мамаша забыла купальник, – говорит папа. Я срываюсь, хватаю купальник и догоняю их в сосновой аллее. Улыбки, благодарность, снова улыбки. Но визитными карточками мы не обменялись.

И все же мы познакомились – это произошло через год у Мирры Мейлах на вечеринке по случаю ее дня рождения.

Два слова о Мейлахах, которые тоже обессмерчены в художественной литературе. Один из членов этой семьи, выведенный под псевдонимом Б.Б., «удостоился стать героем одноименного романа», в котором его близкий друг Найман измазал его грязью с головы до ног.

Этот Б.Б. (а в жизни – М.М.), будучи на десять лет моложе нас, на вечеринки к сестре не приглашался, а в тот вечер из-за ангины даже не был выпущен из своей комнаты. В середине бала я зашла проведать его. Миша, ученик второго класса, сидел в постели с компрессом на шее и под окрики домработницы Фроси с отвращением пил горячее молоко. Я присела на край кровати, и он вынул из-под подушки записку. Написана она была без единой орфографической ошибки и предназначена мне: «В этом доме никто меня всерьез не принимает, а я очень люблю джаз. И я бы хотел всегда сидеть рядом около с тобой и слушать пластинки».

Теперь он профессор литературы в Университете Страсбурга во Франции.

Накануне этого дня рождения мне позвонила Мирра, перечислила гостей, и в том числе «одного знакомого из Технологического института, который знает русскую поэзию и вообще литературу лучше всех на земном шаре». Им оказался молодой человек с зеленогорского пляжа по имени Евгений Рейн. Кстати, впоследствии мой папа подверг сомнению легендарную Женину эрудицию, заметив, что «старик знает всё, но неточно».

Мы с Рейном друг другу понравились. Некоторое время он даже за мной приударивал, но нецелеустремленно и лениво. Впрочем, в памяти осталось несколько ночных звонков с попытками покорить меня поэзией.

– Слушай, чего я тебе посвятил, – гудел Рейн в трубку. – «Была ты всех ярче, нежней и прелестней. Не гони же меня, не гони».

– Женька, не валяй дурака, это Блок.

– А как насчет «Не всегда чужда ты и горда и меня не хочешь не всегда, тихо, тихо, нежно, как во сне, иногда приходишь ты ко мне»?

– А это Гумилев, из сборника «Костер».

– Ну и черт с тобой, спокойной ночи.

Я помню, как впервые пришла к Рейну в гости. На столе, прикрытая крахмальной салфеткой, притаилась румяная ватрушка. К ней была прислонена записка: «Женя, оцени мое благородство. Я испекла этот шедевр для твоей прекрасной дамы. За это в течение двух недель будешь без звука выносить мусор и ходить за картошкой. Если она не придет, не вздумай слопать ватрушку сам. Завтра ожидаются Григорий Михайлович и Соня. Целую, мама».

В общем, роман с Рейном завял, так и не вспыхнув, и превратился в дружбу длиною в шестьдесят лет.

Мне посчастливилось стать и первым издателем его стихов. В 1963 году я напечатала шестьдесят два его стихотворения в пяти экземплярах. Мы собрали их в книжечку, переплели в красный «ситчик» и приклеили фотографию Рейна со стаканом вина и сигаретой во рту. Это мое «издание», увы, в течение следующих двадцати пяти лет оставалось единственным изданным в СССР сборником стихов Рейна. Советской власти поэт Рейн решительно не нравился. Она даже не позволила ему окончить Технологический институт, выгнав его за вольнодумие, проявленное в студенческой стенгазете.

Один экземпляр моего издания сохранился. Он стоит у меня на полке рядом с многочисленными его книжками, увидевшими свет только более четверти века спустя и доставившие Рейну все возможные в России литературные премии.

Познакомившись с Рейном, Иосиф Бродский сразу оценил его талант и масштабность. Рейну он посвятил несколько стихотворений, лучшие из которых, на мой взгляд, – ранний «Рождественский романс», а много лет спустя – стихотворение из «Мексиканского дивертисмента». В предисловии к сборнику Рейна «Против часовой стрелки», вышедшему в свет в 1991 году, Бродский писал: «Если существует рай, то существует возможность, что автор этой книги, то есть Евгений Рейн, и автор предисловия к ней, то есть Иосиф Бродский, встретятся там, преодолев свои биографии. Если нет, то автор предисловия останется благодарен судьбе за то, что ему удалось на этом свете свидеться с автором этой книжки под одной обложкой».

В десятом классе пора было определиться, кем же все-таки стать? Иначе говоря, в какой институт поступать?