Игорь Добролюбов - Осколки памяти

ВИЛЬГЕЛЬМА ПИКА, 19

Непонятное, страшное дело

После окончания ВГИКа прошло много лет, и мои оценки происходивших тогда событий сегодня приобрели уже иной оттенок...

Во ВГИК просто так нельзя было приехать поступать, нужно было заранее отправить письменные работы, и если они проходили, ты получал вызов на экзамены.

Прежде чем послать свои бумажки, я рванул прокон­сультироваться у режиссеров, у которых в массовках бе­гал, узнать, как поступают, что требуют, показать свое со­чинение. Один из них, даже не став смотреть мою писанину, сидя в феске и халате, сложив ноги под себя, сказал мне: "Во ВГИКе главное - проявить талант там, на экзаменах".

Тогда я пошел к Борису Степанову, который позже сделает "Альпийскую балладу", он, милейший человек, все прочитал и подробно рассказал, что и как. "Тебя по­просят прочитать стихотворение, басню и прозу".

Я выучил несколько первых сцен трагедии Пушки­на "Моцарт и Сальери", которая начинается строками: "Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет - и выше", басню Крылова "Осел увидел Соловья и говорит ему: "Послушай-ка, дружище!..", а из прозы сейчас уже не помню что, поскольку она мне не пригодилась. Мои знакомые, узнав, что я еду во ВГИК, написали записочку и велели зайти с ней в Москве к Юрию Борисо­вичу Левитану: "Представься и отдай записку - он тебя прослушает".

В Москве я ему позвонил. "Але. Я вас слушаю", - раз­далось из телефонной трубки, словно это была не трубка, а радио. Договорились.

Я приехал и долго не мог нажать кнопку звонка его квартиры. Не решался, ведь по ту сторону двери был сам Левитан! Все же нажал. Открывается дверь... Я его пред­ставлял огромным, крупным, а передо мной стоял неболь­шого, но хорошего мужского роста, худенький и, как мне показалось, очень красивый, с благородным лицом чело­век. Интеллигентный, деликатный, похожий на нашего Илью Львовича Кургана.

Я представился. Мы с ним сели, он стал расспраши­вать, куда я приехал поступать. Несмотря на то, что го­лос у него был прекрасный, нежный, особенно чарующе, как виолончель, звучавший на фоне моего хрипатого баса, каждое его слово упорно воспринималось мной, как от Совинформбюро. "Слушать тебя не буду, - сказал он мне, - Тут просят, чтобы я дал советы, но все это бессмысленно, потому что я не мастер по этому делу. Кроме того, я не знаю, что нравится комиссии. Могу только пожелать тебе успеха".

И вот пришел я к четырехэтажному зданию на ули­це Вильгельма Пика, 19, поступать во ВГИК. Толпища огромная! В толпе ходили легенды, что человеку, не про­читавшему "Войну и мир", к Ромму соваться бессмыслен­но: первый вопрос - и до свидания.

Говорят, Вася Шукшин был единственным челове­ком, не прочитавшим "Войну и мир", но принятым Ром­мом в мастерскую, что было непостижимо. Будто бы на вопрос: "А почему не читал?" Вася ответил: "Книжка боль­но толстая". Но потом прочитал и писателем стал блес­тящим. Однако это же надо было предугадать!

Было страшно, непонятно. У меня на пиджаке был приколот значок мастера спорта. В толпе абитуриентов я за своей спиной услыхал слова: "Ну, ВГИК уже до руч­ки дошел: даже мастера спорта приехали поступать".

Придя в общагу, я значок снял и больше его не носил.

Первый экзамен был такой: всех загнали в огромную аудиторию, вошла Ирина Александровна Жигалко, пре­лестнейшая женщина и великолепный педагог, второй мастер Ромма, поздоровалась, жестом показала: "Садитесь", взяла сигарету, закурила, подошла к доске и написала: "Случай из личной жизни".

"Писать зримо, конкретно, осязаемо. И не фантазировать. По меньшей мере, не выдумывать героические поступки, как то: спасение людей на пожаре или тонущих в к море-океане. Пишите то, что с вами действительно было. Шесть часов работы", - отчеканила она.

И заскрипели парни церьями. Сижу я, а что писать, не знаю. Мучаюсь: "Ну, чего такого написать, чтобы было интересно читать приемной комиссий?" Вот я и решил рассказать подробно историю первенства Советского Со­юза по легкой атлетике, которое проходило в Тбилиси, где я в составе сборной Белоруссии стал мастером спорта.

Описал ощущения, испытываемые на 50-километровой дистанции, когда ты шлепаешь и через 20 километров уже плохо соображаешь - кончаются силы, все туманит­ся в голове, тебя шатает вдоль и поперек всей Военно-Грузинской дороги. Когда твоим соперникам становится пло­хо, и они в обмороке падают на обочину, а торчащие ноги автоматически все еще продолжают идти. Все тело истош­но просит прохладной воды - не пить хочется, а охла­диться. Помню, когда я уже вошел в Тбилиси, сердоболь­ный торговец газировкой налил мне стакан воды с сиропом, и я вылил его себе на голову. Волосы мгновен­но стали твердыми, липкими, но это не имело никакого значения: человек, глядя на наши муки, от доброты ду­шевной помочь хотел. Позже Михал Ильич сказал, что он впервые открыл для себя ощущения марафонца "изнутри", что ничего подобного не знал, и ему было очень интересно читать. Не знаю, кто про что писал, и никто не знает - работы не об­суждались; забирали и только вывешивали списки тех, кто был дальше допущен. Но я думаю, что и другие писали что-то такое, без вранья.

Через некоторое время - второй экзамен, опять пись­менный. Давались три слова, которые ты непременно дол­жен был употребить в своем повествовании. Как теперь понимаю, Ирина Александровна этими тремя словами вновь толкала нас на банальное решение. У тебя есть "пе­сок, подкова, ветер", чтобы сложить маленький рассказ, или - "ключ, мороз, животное".

Когда я предложил нечто подобное сыну Лешке, он сказал:

- Классное задание!

- А что ты будешь писать?

- Батя, а ежели представить себе, что это кликухи па­цанов - сколько историй можно написать об их компании!

В тот момент я понял, что он талантливый парень.

На третьем экзамене - по актерскому мастерству - я зашел в аудиторию, меня спрашивают:

- Что будете читать?

- Пушкин: "Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет и выше..." - А голос от страха сел, и такой в аудитории гремит басило!

Ромм:

- Достаточно, достаточно.

А Евгений Михайлович Фосс, второй педагог:

- Басню.

Я подошел к столу, наклонился к нему и стал читать:

- Осел увидел Соловья...

Михал Ильич говорит:

- Достаточно, не то он нас всех обругает. Ну что, Игорь Михайлович, хочешь учиться?

- Хочу.

- Ладно, иди. Свободен.

В коридоре ребята спрашивали, почему так быстро. Кто они, я узнал потом - это были Андрюша Смирнов, Андрон Кончаловский, Борис Яшин, Виктор Трегубович, Рамиз Аскеров...

Наконец, был назван день, когда в кабинете у ректо­ра будут зачитаны имена поступивших.

Я покрылся потом, понял: вот оно, решается. Услы­шал свою фамилию...

- Поздравляю вас, вы зачислены. Михал Ильич, вы берете его к себе?