Игорь Добролюбов - Осколки памяти

- Беру.

- Все свободны. Готовьтесь к началу учебного года.

Так что поступление во ВГИК - это серьезное, непонятное, страшное дело.

"Я приехал учиться к Ромму"

О том, что в институте появился мастер спорта, тут же узнал завкафедрой физкультуры.

- По какому виду? - радостно спросил он.

Я говорю:

- Легкая атлетика.

- А точнее?

- Спортивная ходьба, 50 километров.

И он увял на глазах. Бессмысленный вид, в вузов­ских соревнованиях не прописанный, только раз в году проводилось первенство Союза.

- Тогда давай на должность председателя институтского спортклуба.

- Я приехал учиться к Ромму, а не заниматься физ­культурой и спортом.

Мастерская Ромма

В тот год Михал Ильич решил провести экспери­мент: набрать в свою режиссерскую мастерскую людей, уже имевших высшее образование. В том, наверное, был его какой-то тайный замысел.

Курс собрался у нас дивный совершенно: со мной вместе учились Рамиз Аскеров, Андрон Кончаловский, Резо Эсадзе, Андрюша Смирнов...

Рамиз, кучерявый парень из Азербайджана, очень был на Пушкина похож, только кожа светлая, а так - ну, копия Александр Сергеевич. Даже ногти голубоватые. Рамиз, к со­жалению, трагически погиб на первой же съемке - была до­пущена какая-то ошибка в пиротехнике. Снимал он картину совместно с одним греком, который, как он сам рассказы­вал, попал во ВГИК необычным образом. Выглядело это так: вроде бы в Греции он сел в самолет и, взяв в руки бутылку лимонада (вроде как граната), объявил, что он греческий ком­мунист и потребовал взять курс на Советский Союз! Приле­тели в Москву, здесь Антона (его так звали) хорошо приня­ли, зачислили во ВГИК. Но как было на самом деле - не знаю.

И вот на первой же картине... Рамиза нет. Антон остался.

Андрон Михалков-Кончаловский пришел во ВГИК после консерватории с двумя музыкальными образова­ниями: по классу фортепьяно и композиции. В консерва­тории Андрон учился вместе с великим Ашкенази, но, когда почувствовал, что Ашкенази из него не получится, завязал с консерваторией и ушел во ВГИК.

А потом и брат его, Никита, во ВГИК пришел, для него это тоже был второй вуз: он окончил актерский факультет школы-студии МХАТ, сыграл героя в культовом фильме "Я шагаю по Москве" - и стал известен всей стране. Но когда Никита надумал снимать кино, и брат и отец в один голос сказали, что режиссерской профессии нужно обу­читься. Это серьезный подход к делу. Когда картины начинают снимать актеры или, скажем, операторы, результат обычно выглядит плачевно.

Раса Страутмане из Латвии была по первому образованию архитектором, Резо Эсадзе - геофизик, Боря Яшин - офицер Северного флота, инженер-подводник.

Самым молодым среди нас был Андрюша Смирнов, который позже сделал, я считаю, одну из лучших картин курса - "Белорусский вокзал". Андрей, сын Сергея Сергее­вича Смирнова, автора "Брестской крепости", в совершенстве знал два языка. С каким восторгом и умилением Михал Иль­ич смотрел на этого длиннющего паренька, читающего сти­хи по-французски! Я ничего не понимал, но, видно, Андрюш­ка хорошо читал, потому что Ромм, который сам прекрасно знал французский язык, блаженно улыбался.

В этой компании был и отслуживший в Германии дей­ствительную армейскую службу сибиряк из алтайских мест Шукшина и Пырьева Витя Трегубович, снявший потом "Даурию" и прекрасную картину "Старые стены", знаменитую тем, что Витя вытащил сняться в ней Гурченко, которая дол­го нигде не появлялась, вернул ее в кинематограф.

Все года учебы Витя проходил в шароварах и скри­пучей дерматиновой куртке, которую купил на свою сол­датскую зарплату. Куртка эта скрипела даже тогда, ког­да он не двигался, а просто дышал.

Как интересно, что все это созвездие знаменитых ре­жиссеров по своей первой профессии - вертолетчики, ма­тематики, физики...

Учился с нами и один марокканец "голубых кровей" Зиани Хайдар Ахмед и т.д, - высокий, стройный, неиз­менно ровно держащий спину, красивый аж жуть! И обручен он был с девушкой тоже из знатного рода. На всту­пительных экзаменах Зиани читал "Ревизора" на русском языке. С большим трудом. Михал Ильич слушал, слушал, не выдержает:

- А давай-ка, братец, на французском.

Парень встрепенулся и как застрочит...

Вот такой веселый был курс, озорной.

Ребята были все прекрасные. Скромно все вели себя, никаким соперничеством, никакой конкуренцией даже не пахло. Михал Ильич так сумел организовать наше обуче­ние, что мы не соревновались друг с другом. Он говорил, что искусство - это огромный цветущий луг, на котором растут всякие травиночки и для всех есть место. Во мне по сей день, благодаря воспитанию Ромма и спорту, начисто отсутствует чувство зависти.

Работали дружно. Михал Ильич прав был абсолютно: "Учтите, ребятки, - говорил он, - что кинематографу вы в большей степени научитесь друг от друга, не от меня. Вы вместе творите, обсуждаете, разбираете свои работы. Курс должен гудеть, жужжать, как улей. Тогда и мед будет".

Первые слова

Первые слова, которые произносит педагог, очень важны. Общаясь сегодня со студентами, я понимаю, что их нужно сразу, с первого слова настроить на волну даль­нейшей работы и жизни.

Первую фразу Ромма, сказанную нам, уже студентам, я запомнил на всю жизнь. Михал Ильич зашел в аудиторию и произнес: "Научить режиссуре нельзя. Научиться можно".

Я был ошеломлен и думаю, что не только я.

Михал Ильич нам сразу все разложил по местам:

- Ребята, ваша профессия вторична, так же как про­фессия дирижера. Славы великого фон Караяна вам хватит?

- Да, - мотнули мы головой.

- Так что не претендуйте на славу Чайковского. Знайте, что основой кинематографа является литерату­ра, - сказал он нам.

Это справедливо. Чем больше я снимал, чем боль­ше видел работ молодых режиссеров, наконец, чем боль­ше я живу, тем отчетливее понимаю, что он был прав: основой хорошего кинематографа является хорошая ли­тература.

Прекрасная была драматургия у Андрея Смирнова в "Белорусском вокзале". Автор сценария Вадик Трунин написал это все кровью и сердцем и на одном дыхании. Плюс актеры. Дальше - Андрюшкино мастерство. Блес­тящая картина советского кинематографа, блистатель­ная, потрясшая меня, соученика Андрюши, до глубины.

Только для тебя

Лекции Ромма... Это была просто сказка. Рассказы­вал нам учитель обо всем. Студенты на его занятиях ни­когда не вели конспектов: все были настолько завороже­ны его голосом, его манерой говорить, что никто не мог писать, - просто надо было "челюсть держать".

И еще он удивительно смотрел: возникало ощуще­ние, что лекцию он читает только для тебя, что разгова­ривает только с тобой. Много позже, когда мы, бывшие ученики Ромма, однажды собрались вместе, выяснилось, что каждый из нас так думал.