Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Левицкий освоил «хитрости» новой профессии, довольно быстро научился своевременно обеспечивать артистов пайками, доставать литеры для проезда, находить временное жилье. После выступлений в пригородах Петрограда артистов ждал Курск, что обрадовало Надежду. В первый свободный от концерта день ринулась в Винниково, обняла сестер, мать, побывала на могилке отца, погоревала на пепелище дома-терема…

Из Курска после утомительного пути агитбригада попала в шумную, никогда не унывающую Одессу. Все как дети обрадовались морю, теплу, изобилию на рынке-привозе рыбы и лишь только приготовились дать первый концерт в клубе табачной фабрики, как недосчитались солистки и администратора — Плевицкую и Левицкого арестовали прямо на бульваре.

На первом допросе рослый с рыжей бородой, в тельняшке под расстегнутой гимнастеркой, подшитых кожей широченных галифе чекист Шульга выслушал жалобы певицы на кишащую клопами камеру, беззаконие.

— Все сказали?

— Нет, далеко не все, — Плевицкая упрямо тряхнула головой. — Еще извольте объяснить, в чем виноваты мы с мужем?

— Интересуетесь? А мне желательно узнать, как давно связаны с монархическим подпольем?

— Пардон, при чем я?

— У поборников возвращения царского строя вы вроде как знамя. Еще бы, крестница свергнутого Николашки Кровавого!

— Во-первых, царь не свергнут, а добровольно отрекся от престола, во-вторых, не была его крестницей, он ценил мое мастерство, и только. О подполье знаю лишь, что в нем водятся мыши.

— Были вхожи к царю и его семейству, услаждали их слух, и не монархистка? Как смели петь кровопийцам, поддерживать братоубийственную войну?

— Я помогала деньгами не военным действиям, а покупала хлеб, мясо, медикаменты раненым, — поправила арестованная. — Слух услаждала не царедворцам, а солдатам на передовой, где, к вашему сведению, работала санитаркой!

Шульга не ожидал встретить отпор и вернул певицу в камеру, но не в прежнюю одиночную, а в общую, с койками в два яруса, где всем заправляла продавщица марафета Аграфена.

«Тут запросто могут придушить во сне, зарезать, — решила Надежда, наслушавшись разговоров соседок, где повторялось «вставить перо в бок». — Увидели бы меня те, кто бросал к ногам цветы…»

Целыми днями и ночами соседки резались в карты, проигрывая с себя все до ниточки.

«Могут сыграть и на меня…» — со страхом думала Надя и обрадовалась, когда снова отвели к Шульге.

— Где прячете нажитые нечестным путем бриллианты? Одним пением не заработали бы. Ваши ценности нужны революции для ее победы во всем мире. Станете упорствовать — расстреляем на ваших глазах мужа, затем вас. С кем из монархистов замышляли взрывы Смольного, Кремля? Не называйте всяких Пуришкевичей, Керенских, кто улепетнул к белякам! Не отрицайте близости к семье бывшего царя!

Шульга не давал арестованной вставить хотя бы слово, рассчитывая подавить волю певицы, сделать послушной, заставить признать даже то, о чем не имела понятия.

«Криком, угрозами не испугаешь, — думала Надежда. — Для него главное — драгоценности, на остальное наплевать».

Когда чекист высказал все обвинения, Плевицкая с полным самообладанием и достоинством ответила:

— От мирной жизни сохранилось лишь это, — и протянула руку с недорогим колечком. — Ко всему, очень далека от политики, тем более заговоров. Что касается семьи императора, то с великой радостью помогла бы ей чем могу, отплатила сторицей за ее внимание к курянке…

Подумала, что поступила благоразумно, хорошо припрятав все, что приобрела до войны, переворота.

«Царящий в стране хаос рано или поздно прекратится, и тогда цена моих брошек, колье, кулонов возрастет во много раз, драгоценности помогут вновь ни в чем не нуждаться — о нынешних временах буду вспоминать, как о кошмарном сне…»

— Что от меня надо, кроме несуществующих бриллиантов, золота?

— Правды! — отрубил Шульга. — Не тяните время, признавайтесь в вине перед властью трудящихся, иначе отправим к праотцам, как осколок проклятого прошлого, где было насилие, бесправие. Такие, как вы, мешаются у нас под ногами, препятствуют строительству светлого царства социализма. Будете изображать безвинную овечку — выведем во двор с муженьком, поставим к стенке. Тот-то взвоете волчицей!

— Не обучена выть, умею лишь петь.

— Увидите нацеленное дуло маузера и завоете белугой!

— Если успели ознакомиться с моим мандатом, в чем не сомневаюсь, значит, видели подпись товарища Луначарского Анатолия Васильевича, наркома просвещения, уполномоченного Реввоенсовета республики. В документе ясно говорится, что командирована в составе агитбригады, всем совучреждениям предписано оказывать всяческое содействие. Вы же арестовали, предъявили немыслимые обвинения, тем самым нарушили продвижение искусства в революционные массы, держите в камере в жутких условиях, пугаете расстрелом.

— Плевал на мандат и на Луначарского! — гаркнул Шульга. — Тут я и Совнарком, и Реввоенсовет, и просвещение, и царь, и Бог в одном лице. Без антимоний запросто пущу в расход! — Чекист взмахнул рукой, точно рубил шашкой полчища врагов, и Плевицкая уже не сомневалась, что имеет дело с фанатиком, надо быть предельно осторожной, играть роль слабой кокетливой женщины, которая увидела в Шульге не чекиста, а просто мужчину.

— Угостите папироской.

Просьба Шульгу ошеломила, он, как загипнотизированный, полез в карман за портсигаром.

— Слышал, что смолить табак певцам вредно.

— Грозили расстрелом, а опасаетесь за мой голос, — удивилась Плевицкая.

Чтобы немного обрести спокойствие, Надежда, как делают заправские курильщики, дунула в мундштук папиросы, примяла его гармошкой, но не закурила.

— Если интересует богатство, должна разочаровать. От былых сбережений в банках, драгоценностей остался один пшик. Банки сгорели, а с ними мои счета, украшения пришлось продать почти даром, дабы не протянуть от голода ноги, последнее, что удалось сберечь на черный день, забрали во время обыска, так сказать, реквизировали. Имела некую недвижимость в виде недостроенной дачи в родной деревне, но односельчане разобрали постройку на дрова, унесли все что могли, оставшееся сожгли.

— Плюю с высокой колокольни на ваше и прочее богатство! Тут у меня, — Шульга хлопнул ладонью по стенке сейфа, — хватит купить с потрохами всю матушку-Одессу с папой-Ростовом! Слышали наш лозунг: «Кто был ничем, тот станет всем»? Это про таких, как я.

«Чего он добивается? Белогвардейкой не считает, буржуйкой тоже, мои кольца, броши не интересуют — богат, как миллионщик. Может быть, интересую как женщина? — подумала Надежда. — Если стану несговорчивой, буду блюсти честь, не вырвусь отсюда с Юрием…»