Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Дьяков с помоста обвел взглядом выглядевшую жалко толпу, поднял руку. Дождался, чтобы возникла тишина, и заговорил насколько мог громко:

— Граждане бывшего Советского Союза, кого деспот Сталин с его холуями в ЦК, наркоматах, маршалами погнал умирать за призрачный социализм! От имени и по поручению немецкого командования поздравляю с окончанием бесправного, рабского прозябания под пятой кремлевской банды во главе с инородцем-кавказцем! На собственной шкуре испытали бездарность командиров, комиссаров, что привело в неволю. Каждый из вас стал свидетелем тщетности остановить неудержимо наступающие армии Третьего рейха во главе с их вождем Адольфом Гитлером. Благодарите его и Всевышнего на небесах, что не сложили головы за бесовскую власть антихристов, посмевших крушить храмы, сжигать иконы, запрещать молиться, крестить младенцев. Безвозвратно кануло время, когда у сельчан отнимали скот, дары полей, сгоняли в колхозы, заставляли гнуть спины у сохи, рабочим у станков!

Сделал паузу, удивляясь своему красноречию: «Не знал, что обладаю ораторским талантом».

— Как безмозглых, послушных кнуту баранов, вас гнали под пули. Со школьных лет затуманивали мозги, внушали, что родная армия несокрушима, непобедима, если грянет война, сражения пройдут исключительно на территории противника. На деле хваленая Красная Армия мелькает пятками, сдает город за городом. Недолог день, когда доблестная, не знающая поражений Германия и ее союзники итальянцы, румыны французы, венгры, австрийцы, финны, влившиеся в вермахт русские эмигранты и пережившие расказачивание жители Дона, Терека войдут в белокаменную Москву, промаршируют по брусчатке главной площади, выбросят на свалку из мавзолея протухшую мумию Ленина.

Вытер платком мокрый лоб — пот выступал не от пекла, а от напряжения: «Необходимо, чтобы каждый ясно осознал свое положение, для сохранения жизни пошел служить во вспомогательные, затем строевые части».

Откашлялся в кулак, продолжил:

— Часы бесовской советской власти сочтены! Вместе с вами более шестьсот тысяч военнослужащих сдались на милость победителей. Большинство изъявили желание принять участие в освобождении Отчизны от партийцев, чекистов, свергнуть присвоившего себе звания вождя, учителя, отца народов усатого грузина. Все были свидетелями, как немцы мощным ударом разбили пограничные части, на аэродромах уничтожили краснозвездные самолеты, ваши перепуганные командиры подло бросили подчиненных, в результате вы оказались в позорном плену.

Облизнул высохшие губы.

— Не советую готовить побег, во-первых, он невозможен, во-вторых, для Сталина и его клики вы нарушители присяги, посмевшие сдаться противнику и поэтому заслуживаете расстрела.

Решил, что хватит пугать карами, пора переходить к главному.

— Единственная возможность избежать смерти от голода, ран — перейти на службу к несущим свободу от большевистского рабства, вступить в бой с позорно отступающими остатками Красной Армии и не знающими жалости комиссарами, которые делали из вас пушечное мясо. Вступившие в создаваемые из пленных формирования, получат хорошее питание, денежное довольствие, после победы земельный надел, дом, высокооплачиваемую работу.

Вспомнил, чтo немцы окрестили следящих за соблюдением порядка на оккупированной территории, участвующих в патрулировании —

«хиви» от немецкого hilfswilligen, то есть «желающий помочь». Собрался поставить в затянувшейся речи точку, предложить выйти к помосту согласных принять предложение, но не успел раскрыть рот, как из толпы раздалось:

— Заявляем решительный протест преступному отношению к военнопленным, приводящему к массовым смертям. Когда раненым, больным окажут крайне необходимую медицинскую помощь? Когда нас перестанут держать под открытым небом?

Дьяков был готов к вопросам, имел ответ.

— Вы вне закона! Ваш горячо любимый Советский Союз отказался подписать Женевскую конвекцию о гуманном отношении к пленным! Осмелившийся задать вопросы и не боящийся последствий продолжил:

— Германия член Международного Красного Креста и обязана выполнять принятые на себя обязательства по отношению к захваченным военнослужащим противника. Требуем улучшить питание, выдать медикаменты, провести санобработку, что поможет избежать эпидемию сыпного тифа.

Терпению Дьякова настал конец. Сжал кулаки, шагнул к краю помоста.

— Кто смеет тявкать?

Из тесной толпы вышел худой, как жердь, военнопленный в гимнастерке без одного рукава.

— Военюрист второго ранга Кутявин.

— На гражданке служил адвокатом? — уточнил Дьяков. — За немалые деньжата спасал от наказаний убийц, растратчиков, воров? Или был следователем, на допросах избивал подследственных, делал их калеками, навешивал статьи Уголовного кодекса? А может, как прокурор, судья пачками приговаривал к «вышке»?

— Не был ни адвокатом, ни следователем, тем более судьей. Работал юрисконсультом на заводе, разрешал производственные споры. Будучи мобилизован, занимался дезертирами, самострелами, желающими с передовой попасть в тыл, госпиталь.

— Подобных лично расстреливал?

— Приговоры выносил трибунал, исполняли специально назначенные.

Дьякову надоело спорить, он повторил призыв вступать в казачьи национальные дивизии, приказал остаться принявших предложение, остальным разойтись. Когда к помосту вышли лишь семеро, помрачнел.

«Напрасно потратил время, силы. Мюффке посчитает меня бездарным, не способным выполнить поручение — стать вербовщиком, агитатором».

Когда семерых отвели мыться, переодеваться в чистое продезинфицированное обмундирование, вызвал старшего охранника.

— Садись, в ногах правды нет.

— Насиделся в «Крестах», — мрачно пробубнил грузный, как неотесанная каменная глыба, подчиненный. — Нынче правды нигде не сыскать.

— Запомнил посмевшего высказать жалобы, требования?

— У меня глаз, что алмаз острый. Руки чесались заткнуть падле рот.

— Представлю такую возможность.

Дьяков не отказал себе в удовольствие лицезреть, как военный юрист расплатится за предъявление требований, и пошел к балке. Впереди вышагивал охранник, за ним еле передвигал ноги юрист, замыкал шествие комендант. У оврага остановились…

— Молись, коль верующий, — предложил приговоренному охранник. — Только сдается, что безбожник, как все коммуняки.

Дьяков почувствовал сильное, прежде неведомое желание вновь совершить казнь. Достал подаренный Мюффке парабеллум. Направил дуло на юриста, нажал курок. Пленный свалился раньше, нежели звук выстрела долетел до ближайшего чахлого леска. На обратном пути Дьяков не шел, a точно летел, окрыленный убийством врага.