Мишель Лайонс - Камера смертников. Последние минуты [litres]

ЛАРРИ ФИЦДЖЕРАЛЬД

Однажды я привел свою жену Марианну в отделение смертников. Она увидела Пончая Уилкерсона и спросила: «А кто вон тот симпатичный черный парень, стройный такой?» Я сказал: «Убийца». Потом я познакомил ее с заключенными, с которыми часто общался, а когда мы приблизились к камере Кеннета Макдаффа, он встал с койки и протянул Марианне руку, желая поздороваться. Она не дала ему руки.

Кое с кем из заключенных-смертников я подружился, но были там и по-настоящему скверные люди, и Кеннет Макдафф – из их числа; один из самых плохих людей, каких только можно представить.

В 1966 году Макдаффа приговорили к казни на электрическом стуле за похищение и жестокое убийство трех подростков в Эвермане. Девочку несколько часов насиловали, а потом Макдафф сломал ей шею с помощью палки от метлы, – отсюда и его прозвище «Убийца с метлой». По словам сообщника, Макдафф ей сказал: «Мы тебя измочалим».

В 1972 году Верховный суд наложил запрет на смертную казнь, и приговор Макдаффа, уже получившего несколько отсрочек, заменили пожизненным заключением. Когда его перевели в общее отделение, он заделался боссом. Обзавелся «шестеркой» – тот добывал ему наркотики и удовлетворял сексуально в обмен на защиту от других заключенных. Помимо прочих вещей, Макдаффа осудили за попытку подкупить сотрудника Бюро помилований и условно-досрочных освобождений.

Среди заключенных Макдафф стоял особняком: он был из обеспеченной семьи, и его родители наняли ему дорогого адвоката, который повесил убийства на подельника. В 1989 году, отчасти благодаря усилиям адвоката, отчасти потому, что переполненные техасские тюрьмы уже трещали по швам, Макдаффа, – к ужасу всех, у кого была хоть капля мозгов, – выпустили условно-досрочно.

В течение следующих нескольких лет Макдафф убил, по крайней мере, четырех женщин в районе Уэйко и еще одну в Остине. В конце концов его арестовали в Канзасе, штат Миссури, – после масштабных розысков и показа фотографий в передаче «Их разыскивает Америка». Макдафф удостоился сомнительной чести – быть единственным в истории Техаса человеком, которого приговорили к смерти, отпустили, а затем опять приговорили. Освобождение Макдаффа и его рецидивы преступлений привели к полному пересмотру техасской системы условно-досрочных освобождений, а именно – к параграфам, известным под названием «Законы Макдаффа»… А еще они привели к строительству новых тюрем, которое обошлось в миллиарды долларов. Словом, Макдафф устроил настоящий переполох.

Когда он сидел в тюрьме Эллис, я узнал его лучше, чем кто бы то ни было, и видел насквозь: типичный маменькин сынок. Я подходил к его камере, а он так и лежал на койке. Обычно он не шел на контакт, но если я заводил речь о его матери, вставал и отвечал. «Давно виделись с Адди?» – спрашивал я, и Макдафф вдруг оживлялся. Однако он ни разу не поинтересовался, как меня зовут, а мне никогда не хотелось войти к нему в камеру.

Вообще, насколько мне известно, я видел казнь лишь одного преступника, осужденного именно в качестве серийного убийцы, то есть убившего троих или более человек, – это был Дэниэл Корвин. Он убил в 1987 году трех женщин; двух из них в Хантсвилле. Одну женщину он похитил с автомойки и заколол на глазах ее трехлетней дочери, сидевшей в машине.

Макдаффа при повторном аресте обвинили только в двух убийствах – Мелиссы Нортрап и Колин Рид, хотя он, как полагают, убил 16 человек. Со мной он держался просто и в отделении смертников не капризничал, однако чудовища хуже я не видел, – это был настоящий психопат.

Обычно Макдафф отказывался давать интервью, и только одному репортеру из Остина со станции Эн-би-си – такой симпатичной миниатюрной брюнетке – удалось раза четыре или пять с ним поговорить. Я у нее как-то спросил:

– Знаете, почему Макдафф любит давать вам интервью?

– Нет, почему?

– Потому что вы похожи на его жертв.

Больше она к нему не приходила.

В день казни я отправился к нему; у него как раз брали отпечатки пальцев. Эта процедура меня всегда удивляла: нужно снять у преступника отпечатки пальцев за несколько минут до казни, чтобы убедиться, что он тот самый человек? Его раздели для обыска, и я увидел, что яички у него сильно увеличены. Макдафф стоял, нагнувшись, и не заметить было нельзя – они у него стали, как мячи.

Я спросил:

– Господи, Макдафф, что с вами?

Он сказал, что это от потребления алкоголя.

– Вы, черт побери, уже много лет взаперти, как же вы могли так много пить?

Макдафф, усмехнувшись, сказал:

– Никогда не слышали про хуч?

Так называют в тюрьме самодельный алкогольный напиток.

Когда я уходил, он спросил:

– Слушайте, мистер СМИ, мне вот что интересно – я больше собрал народу, чем Карла Фэй?

– Нет, Макдафф, не собрали.

Поскольку он привык выходить сухим из воды, то, как я понял, не верил, что его казнят, и совершенно этого не ждал. Однако, видимо, по пути от временной камеры до комнаты смерти что-то с ним произошло, и его последние слова были:

– Я готов освободиться.

Когда Макдаффа объявили мертвым, я и федеральный инспектор, его арестовавший, отсалютовали друг другу растопыренными пальцами, – и то был единственный раз.

Брэззил попросил меня прийти на похороны Макдаффа, которые состоялись на тюремном кладбище. Там похоронены многие известные техасские преступники. Кладбище Джо Берда – красивый клочок земли с аккуратными рядами крестов, по образцу Арлингтонского национального кладбища. Место очень спокойное, хотя и печальное. По сути, это общая могила для заключенных, умерших в тюрьме, чьи тела не затребованы родственниками. На большинстве недавно поставленных могильных плит указаны имена похороненных, но у Макдаффа простой каменный крест с датой смерти, латинской буквой «X», означающей что он казнен, и его номер заключенного, который я запомнил навсегда: 999055. На похороны Макдаффа пришли молодой человек и девушка, и они сказали следующее: «Вы не представляете, как трудно в этом штате носить фамилию Макдафф. Мы рады, что он умер». Я не удивился, потому что даже Брэззил иногда не в состоянии переварить преступления некоторых своих подопечных…

Когда Макдафф опять надел белье, его сфотографировали. В молодости он был ничего, но теперь, стоя в камере в одном белье, казался сломленным стариком. У него не осталось ни гнева, ни гордости – он их попросту утратил.

Я не сторонник смертной казни и не противник, я не хотел смотреть, как умирают эти люди. Однако я должен был давать им, какое мог, утешение. Я говорил с осужденным, как говорил бы в больнице со смертельно больным ребенком.