Мишель Лайонс - Камера смертников. Последние минуты [litres]

Здесь я научился ценить жизнь, только мне дорого это стоило. После очередной казни я шел домой и плакал. Я начинал злиться на людей. Сохранять душевные силы удавалось ценой каждодневной борьбы. Те три часа, что я проводил с осужденным в день казни, – они были настоящие. Когда разговариваешь с человеком, у которого осталось три часа жизни и тринадцать шагов до кушетки, он не станет играть в игры. Тут момент истины.

Я проводил в камеру смерти 155 осужденных и многим давал свою Библию. Один из них совершил ужасное преступление, и оно не шло у меня из головы, так я был зол. Я пытался беседовать с ним о Боге, но слова мне не давались. Я ушел, сказав, что мне нужно к начальнику тюрьмы. Через полчаса до меня дошло, что я смотрю на него своими глазами, а не через глаза Бога. А ведь важен был не я, а заключенный и его нужды. Начальник мне сказал: «Вы не сделали ничего такого, чего не делаем мы все. Идите и выполняйте свою работу».

В тюрьме мне никогда не было по-настоящему страшно, хотя заключенные любят иногда поддразнить. Один как-то мне сказал: «Читал в колонке вашего отца в “Хантсвилл айтем” о вас и вашем брате». Сказано было без угрозы, но уже оттого, что он знает о моей семье, мне стало неприятно.

Сотрудники старались не парковаться с той стороны, куда выходят окна камер, потому что заключенные, вставая на койки, могли видеть, кто в какую машину садится. Потом они спрашивали: «Ну и как вам ездится на той черной тачке?» Заключенные беспомощны, и потому даже такое жалкое подобие моральной победы им в радость.

Только два раза, глядя в глаза осужденному, я видела чистое зло. Дуглас Фельдман – выпускник университета, бывший финансовый аналитик – однажды ночью, двигаясь на своем мотоцикле по Далласу, застрелил двух водителей грузовиков. Еще одного человека он ранил неделю спустя. В тюрьме от него постоянно были неприятности; однажды перед интервью он сорвал со стены телефон. После этого к нему перестали пускать посетителей. Больше всего охрану и заключенных бесила привычка Фельдмана противно свистеть без умолку. Сам же он, как нарочно, приходил в ярость от любого шума. Хуже всего для меня были его глаза.

Находясь в отделении смертников, Фельдман писал письма, в которых сравнивал убийство людей с охотой. В одном из них говорилось: «Я всей душой возненавидел всякого и каждого человека на этой планете. Будь у меня кнопка, чтобы ее нажатием можно было убить всех до единого, я нажал бы ее без колебаний». Когда я на него смотрела, невольно ощущала себя дичью, а его – охотником.

Анхель Ресендес, один из немногих серийных убийц латиноамериканского происхождения (серийные убийцы, как правило, белые), был причастен к целому ряду убийств в Америке и Мексике. В новостях его прозвали «Железнодорожный убийца», потому что он путешествовал в товарных вагонах; к смерти Ресендеса приговорили за совершенное в 1988 году убийство Клаудии Бентон, жившей в Хьюстоне недалеко от железной дороги. Клаудия была изнасилована, исколота ножом и забита бронзовой статуэткой – за восемь дней до Рождества.

Ресендес объявил, что он наполовину человек, наполовину ангел, а значит, не может умереть. Он – один из самых странных людей, каких я только встречала, – и один из самых страшных. С большинством заключенных я была честна и откровенна, словно мы болтали где-нибудь в баре, и они тоже говорили свободно.

Жертв Ресендес выбирал очень разных, что необычно для серийного убийцы. Клаудию он, по его словам, убил, увидев у нее в доме фотографии человеческих эмбрионов и решив, что она сторонница абортов и, значит, должна умереть. (Доктор Бентон специализировалась по детским генетическим заболеваниям.) Еще он сказал, что убил молодую пару, – заметил у них в доме фотографию хозяина в военной форме, сделал вывод, что они – милитаристы и, значит, должны умереть.

Однажды он заявил мне, что убил человек сорок, и говорил об этом так просто…

Я спросила:

– Разве убить столько людей – не страшный грех?

– Нет, ведь я избавляю мир от порока.

– А если бы вы попали ко мне в дом и сделали бы вывод, что я порочная – мне бы тоже пришлось умереть?

– Да, – улыбнулся он.

Хотя Ресендес и называл себя наполовину человеком, наполовину ангелом, голова у него соображала отлично. Летом он вдруг каким-то чудом превращался в «самореза» (так называют заключенных, которые сами наносят себе раны), – а все потому, что в Техасе лишь две тюрьмы, где есть кондиционеры для заключенных, – медицинская и психиатрическая. В отделениях смертников заключенные жарятся в камерах двадцать три, а то и двадцать четыре часа в сутки. В зимние же месяцы Ресендес вел себя на диво примерно. Он охотно общался с журналистами и отлично понимал, чего они от него ждут. Разъяснял репортерам, как приделать микрофон к переговорному устройству, позировал для фотографий, прижав ладони к стеклу.

Еще Ресендес был очень противный. Когда журналисты угощали его «Кока-колой» – он желал именно «Кока-колу», не «Пепси», – Ресендес требовал, чтобы его сфотографировали с этим напитком. Я все думала: «Может, он ждет предложений от рекламодателя: заключенные-смертники выбирают “Кока-колу” – или вроде того? Нет, Ресендес, не дождешься!»

А еще он продавал на «Ибее» обрезки своих ногтей. Самое удивительное, что их покупали – оказывается, существуют люди, готовые заплатить 200 долларов за пакетик с ногтями серийного убийцы! В мэрии Хьюстона был один сотрудник, боровшийся против подобного коллекционирования; он сообщил мне про этот отвратительный бизнес, и мы положили ему конец. В то Рождество некоторые коллекционеры остались без подарков.

Ресендес пытался со мной флиртовать. Он сказал, что любит, когда я в красном, – и я больше не надевала красного. Однажды журналист решил купить ему гостинец, и я спросила Ресендеса, чего ему хочется. Он ответил: «Что угодно, – если оно такое же аппетитное, как вы». Я сказала: «Знаете что? Это уже слишком». И повесила трубку, а он смеялся по ту сторону стекла. Даже за миллион долларов не согласилась бы оказаться с ним в одной комнате, потому что он запросто мог меня убить.

Перед интервью я немного поговорила с Ресендесом. Он сказал, что каждый раз, как меня видит, я становлюсь все красивее. Спасибо тебе, серийный убийца…

Я понимаю, почему заключенным нравилось со мной разговаривать, – ведь в отделении смертников они редко видят женщин. Был один заключенный, который не знал английского; он говорил по-испански, да еще на каком-то сленге, и я даже не понимала, о чем он ведет речь. Кто знает, может, он обещал разыскать моих родных и всех убить, – а я тем временем ему улыбалась и кивала.