Анатолий Найман - Анна Ахматова. Когда мы вздумали родиться

Одно из самых ранних стихотворений Ахматовой, из первых, это очень известное, хрестоматийное «Я на солнечном восходе про беду пою, / На коленях в огороде лебеду полю». И вообще на протяжении столетий в разных народах стихотворение принято было называть песней. Поэт – поет. Ахматова в двадцать пять лет написала стихотворение, в котором по моим и не только по моим понятиям заключается ее кредо. Это стихотворение тоже очень известное, и когда Бродский написал свой знаменитый «Рождественский романс»: «Плывет в тоске необъяснимой / Среди кирпичного надсада», то первое, что пришло в голову, что это ритм и мелодия этих самых ахматовских стихов: «Я улыбаться перестала, / Холодный ветер губы студит»… И дальше идет четыре строчки – того, что я имею в виду под заявлением кредо. «Одной надеждой меньше стало, / Одною песней больше будет. / И эту песню я невольно / Отдам на смех и поруганье». И конец – две строчки: «Затем, что нестерпимо больно / Душе любовное молчанье».

Вот это «одной надеждой меньше стало, одною песней больше будет» – это во многом и определение ее жизни. То есть жизнь, которая сконцентрировала в себе такое количество боли и страдания и которая вместе с тем празднична, потому что вот это – «одною песней больше будет»! Наконец, у Ахматовой есть стихотворение, которое называется «Песня о песне». Я его не собираюсь целиком читать, начало – «Она сначала обожжет, / Как ветерок студеный, / А после в сердце упадет / Одной слезой соленой». И дальше знаменитые тоже четыре строчки: «Я только сею. Собирать / Придут другие. Что же! / И жниц ликующую рать / Благослови, о Боже». Эти четыре строчки сделались пророческими: действительно, возникло несметное число последовательниц-подражательниц Ахматовой. Все, что можно назвать «женской нотой» не могло ее миновать, обойти. Она, сама ее стихотворная манера определила эту женскую ноту. И оказалось, что если продолжать думать об этом – так, как меня попросил устроитель наших встреч подумать, чтобы нынешняя так называемая авторская песня сочеталась с песенной темой у Ахматовой, – то вот, как видите, точнее слышите, мне вспомнилось несколько вещей довольно существенных.

Александр Городницкий и Анатолий Найман поют песню Глеба Горбовского «Он вез директора из треста»

Дело в том, что отсчет значимости, проникновенности, уровня, искусства этой самой авторской песни, самого понятия ее, сегодня идет от нескольких фигур, две из которых здесь присутствуют. Когда заходит разговор о песне, главные… ну, не главные, это слово тут неуместно, но первые имена, которые мы перечисляем, – это Окуджава, Высоцкий, Галич. То есть московских корней. Я же настаиваю на том, что песня настоящая, в первичном ее значении, не на эстрадное исполнение рассчитанная, и не на признание, и не на любовь поклонников, а вместе с тем совершенно замечательная – она как раз ленинградская. То есть и ленинградская. Песню «Когда качаются фонарики ночные», классику авторской и одновременно безымянной песни, ее сочинил Глеб Горбовский. И даже был за это раз или два бит, потому что, когда он объявлял, что это он – автор, его слова и его немудреные аккорды, ему грубо возражали, непримиримо, мол, мы знаем, автор – народ. Что-то такое. Эту песню нельзя сказать, что я исполнял, я вообще не умею петь, но эту песню я тем не менее, как-то Ахматовой, ну что ли… другого слова не знаю, – «пропел». А поскольку эта песня невероятно свободная, нестеснительная и поскольку все ее тогда пели, текст был канонический, то единственно, какую я позволил себе в ней замену – непонятно почему, сейчас так бы не случилось, но тогда мне померещилось, что будет лучше, если я спою… и, между прочим, в чем-то песня из-за этого проиграла, зато в другом выиграла… там есть такой куплет «Мне девка ноги целовала, как шальная / Одна вдова со мной проп и ла отчий дом, / И мой нахальный смех всегда имел успех / Ах, моя юность пролетела кувырком». Так вот почему-то вместо «мне девка ноги целовала», я спел «мне дева ноги целовала, как шальная». Мне казалось, что это больше отвечает стилистике нашего тогдашнего разговора с Ахматовой. Кроме того, я ее познакомил с песней «Он вез директора из треста». Которую, если бы мне Городницкий как-то помог, мы бы ее исполнили, потому что она классная…»

Александр Городницкий : Давай ( поднимается на эстраду ). Я : Давай, да?

(Аплодисменты.)

Я: Эта песня пользовалась успехом у всех аудиторий, включая и Анну Ахматову конкретно.

А кроме того, когда я вернулся после одной поездки в деревню, куда был сослан Бродский, я привез тоже оттуда его песню. Спел, как умел. Песню «Лили Марлен», которую считаю превосходной. Позднее он приписал еще два куплета, но это было уже не то, другая история. В те времена денег у нас совсем не было, поэтому любое обещание воспринималось как почти гонорар. А ему сказали, кто-то из Александринки, что, если он напишет текст полномерный, то песню возьмут для какого-то спектакля и заплатят. Надо бы, понимаете, что-то прибавить. Он прибавил два куплета, они не украсили песню. И им к тому же не подошло. Куплеты неплохие, но песню не украсили.

Такая же, но с другим окончанием была история, когда упоминавшемуся Горбовскому заказали писать стихи рекламные для Аэрофлота. Ну представьте себе, там, начало 60-х годов, и он написал. Ему сказали: «Да, это чудесно, но, вы знаете, надо, чтобы вы переделали немножко, нам не совсем подходит». Он переделал, потому что это были реальные 30 рублей, что-то такое. Он переделал, ему сказали: «Это гораздо лучше. Еще немного». И он переделал: «Я люблю самолеты в небе, / я люблю тела их тугие…» Потом внезапно не в жанре Аэрофлота – «Пусть ни разу я трезвым не был, / Но меня уважают другие. / Я люблю самолеты? Враки! / Не люблю я этих уродов! / Пусть простит меня Коккинаки, / Вот такой я есть от природы». Коккинаки был знаменитый летчик-испытатель тогда. Вот примерно это же произошло с песней «Лили Марлен», которую я… А где Игорь с его прекрасной гитарой?