Венди Холден - Сто чудес

– Что такое, милая? – испуганно спросила мать, снимая с меня очки и поднимая мое заплаканное лицо. – Ради всего святого, что случилось?

– Будет война! Папу пошлют сражаться! Его могут убить, он никогда не вернется к нам!

Мать посмотрела на мастерицу и бесшумно, жестом, отослала ее. Баюкая меня на руках, она гладила мне голову и пыталась утешить.

– Откуда ты знаешь? – спрашивала она.

Всхлипывая, я рассказала, что учителя в школе в этот день объявили ложную воздушную тревогу и раздали нам противогазы, объясняя, как ими пользоваться.

– Они говорили, что если вовремя не надеть противогаз, то задохнешься!

Ужасные резиновые маски были осязаемым доказательством того, что подступало нечто невообразимое, и я испытала шок.

– Милая, пожалуйста, не волнуйся, – вытирая мне слезы, внушала мать. – Все войны в прошлом. Их никогда больше не будет. В школе просто провели учения.

Но я подумала обо всех разговорах отца и матери в последнее время с родственниками, приезжавшими из Вены. У родителей были непроницаемые, жесткие лица. Я наивно полагала, что речь идет о коммерции или налогах, но теперь поняла, что на всех нас легла тень надвигавшейся войны, и от меня это скрывают. Неважно, что говорила мама, утешая меня, – я не могла успокоиться.

В одиннадцать лет я еще ни разу не слышала, чтобы отец рассказывал о пережитом на Первой мировой войне, однако меня растили в уверенности, что та война была последней. Мысль о том, что возможна еще одна, перевернула всю мою жизнь и покончила с идиллией детства.

События последующих месяцев напугали меня еще больше. После аншлюса в марте 1938 года, когда Гитлер присоединил Австрию к Германии, его руки потянулись к Чехословакии. В том же году немцы захватили Судеты на западе страны. Это так разозлило моего отца, что он немедленно записался добровольцем в чешскую армию, в которой не обязан был служить как раненный на прежней войне. Чешская армия была сильной и хорошо подготовленной, нашими союзниками на случай вторжения числились Англия и Франция. Отец умолял маму отвезти меня в Добржич к его семье, пока он не вернется с войны, и потом он, к моему ужасу, попрощался со мной и отбыл на фронт.

Вскоре невообразимое и впрямь произошло. Англия и Франция, сильнейшие державы Европы, разорвали соглашения с Чехословакией, подписали Мюнхенское соглашение, подарив Германии Судеты ради ее умиротворения. Они думали, что Гитлера это полностью удовлетворит. Британского премьера Невилла Чемберлена и французского – Эдуарда Даладье приветствовали цветами в Лондоне и Париже. Их считали миротворцами, но на самом деле это было началом конца.

Мюнхенское соглашение стало ужасным ударом для папы. Он чувствовал, что его предали. И весь народ чувствовал то же самое. Без международной поддержки и среди общего смятения рушились надежды на противостояние немцам, и отец вернулся домой, в Пльзень, ожидая новых бед.

Я в том возрасте, конечно, представить не могла, что произойдет. Я недавно начала с удовольствием ходить в классическую гимназию, ведь во время болезни мне столь многого не хватало. Я посещала уроки математики, химии, физики, истории, географии и немецкого языка. Мне нравилась моя первая учительница Милала Томанкова, и я тоже нравилась ей, хотя она и жаловалась на мой «чудовищный» почерк. Из-за него мои оценки были ниже среднего балла. Позже благодаря тестам я узнала, что от природы была левшой, что сильно помогало мне в играх. Чаще у людей левая рука менее развита, чем правая, а вот у меня сопряженных с этим трудностей не было. Думаю, то, что я родилась левшой, помогло мне справиться и с баховской полифонией. Я разделяла голоса и играла каждый одной рукой отдельно от другого.

Но мое счастливое пребывание в школе омрачилось новостями в ноябре 1938 года про Хрустальную ночь, Ночь Разбитых Стекол, когда произошли нападения на сотни еврейских домов, школ и синагог по всей Германии, невинные люди погибли или угодили в концлагеря.

Я помню, как родители с очень серьезными лицами слушали по радио новости BBC , но я не очень понимала, что происходит, и не могла определить, имеет ли это какое-нибудь отношение к нам. Все прояснилось, когда немцы вошли в Прагу в марте 1939 года, распространяя волны ужаса среди населения всей страны.

Я не могу сказать, от чего испытала больший шок – от зрелища вооруженных немецких солдат, разъезжающих по улицам на танках, или от того, что родители всё скрывали от меня. С тех пор я требовала, чтобы мне говорили обо всем. Я засыпала их каждый день вопросами о нынешнем политическом положении и читала все злободневное в надежде, что не буду застигнута врасплох.

Родители прилагали разнообразные усилия, чтобы отвлечь меня от этой темы, и мама даже взяла меня в кино, на мой первый фильм, диснеевскую «Белоснежку», заворожившую меня. Мне так понравилось, что я намеревалась ходить на каждую премьеру, но нацисты распорядились по-другому. Прошло шесть лет, прежде чем мне опять удалось оказаться в кинотеатре.

Когда в Чехии вступили в силу нюрнбергские законы, накладывавшие ограничения на занятия и поведение евреев, на улицах внезапно появились плакаты. В них объявлялось, что евреи не имеют права ходить в школу, кино, покупки могут совершать только в некоторых магазинах в определенные часы, обычно тогда, когда лучшие товары уже распроданы. Всех евреев обязывали носить звезду Давида на верхней одежде. Люди стали избегать нас на улицах, поскольку опасно было даже заговорить с евреем. Нам запретили пользоваться общественным транспортом, бывать почти во всех публичных местах, на еврейских магазинах нарисовали желтые звезды, слова «Жид» и Jude.

Постепенно возникала враждебность сограждан к нам. Некоторые ученицы из моего класса и даже друзья и подруги либо были за немцев, либо отшатывались от моей шестиконечной звезды. Возможно, они просто боялись. Большинство вели себя сочувственно, но кое-кто проявлял себя с самой дурной стороны. Например, я помню Ханса Ледеча, немецкого мальчика, жившего по соседству, который иногда играл и общался с нами, хотя и был немного старше. С приходом нацистов он вступил в гитлерюгенд, нацистскую молодежную организацию, и его отношение к нам мгновенно переменилось. Он стал холоден и враждебен. Он издевался надо мной, говорил, что мне не место в Пльзене.

– Если нам не место в этой стране, то где же мы должны жить? – спросила я отца, удрученная и смущенная. – Почему ты никогда не говорил мне, что я здесь чужая или что мы принадлежим к другому народу? Что с нами будет?

Я отправилась в библиотеку читать все, что только могла найти о еврейском народе, вере, истории. Я хотела понять, в чем истоки антисемитизма, связан ли он с религией, общественной жизнью или национальными различиями. Ведь до того момента я вообще не подозревала о его существовании. Меня ужаснуло прочитанное – о целых веках травли, о погромах. И в двенадцать лет я превратилась в настоящую сионистку. Мне казалось, что из заколдованного круга был лишь один выход – создание евреями собственной страны. Я заключила из прочитанного, что мое место – в Палестине или в какой-либо еще стране из рассматриваемых как возможные территории для построения еврейского государства. Туда мы все должны были уехать.