Венди Холден - Сто чудес

Я была в ужасе и тут же принялась пылко возражать:

– Я умру, если мне придется расстаться с вами! Я точно не поеду.

Как всегда, они отнеслись ко мне как к взрослой и проявили уважение к моему выбору, чувствуя, по-моему, даже некоторое облегчение, потому что тоже не хотели разлучаться.

До вторжения нацистов предполагалось, что нас с Дагмар отправят в еврейскую школу в Брно, но поскольку нюрнбергские законы запрещали еврейским детям получать школьное образование, мы так и не попали туда. По тем же законам неевреям нельзя было учить чему-либо евреев, но моя храбрая Мадам приглашала меня на тайные уроки фортепьяно, хотя для этого мне и нужно было скрывать желтую звезду. Нас обеих постигла бы суровая кара, если бы все вышло наружу. Она могла обучать меня, лишь когда ее муж работал инженером на пльзеньском заводе «Шкода», которому нацисты поручили изготовление танков. Помню, мы много играли Мендельсона и Дворжака в те дни, часто в четыре руки. Она была прекрасным и мужественным человеком.

Но и другие, в изрядном количестве, продемонстрировали тогда замечательную смелость. Старшеклассники устраивали уроки для тех из нас, кто вынужден был пропускать школу; они добровольно ходили к нам в дома, тайно, потому что для нас дальнейшее образование попало под запрет. Учителя из Брно посылали нам книги, пособия и экзаменационные задания, а бывший директор нашей школы господин Скала, еще один гой, давал нам уроки у себя дома. Он страдал от тогдашнего положения дел и говорил, что Масарику, нашему первому президенту, не стоило отрывать Чехословакию от Австро-Венгерской империи.

В то время его слова казались нам ужасно смешными, а сам он – старомодным господином, болтающим пустяки. Мы не понимали его. И так мы продолжали учебу, справляясь, как могли, с тем, что наши жизни подвергаются почти ежедневному риску.

ТРАНСПОРТИРОВКИ начались в октябре 1941 года. Этим привычным словом обозначалось то, во что материализовались самые худшие предчувствия. Примерно шесть тысяч чешских евреев выслали «на восток» из Праги и Брно работать на Третий рейх в польских и белорусских гетто. Никто из родни не знал, куда их отправили. Мало кто вернулся, а это привело к предположениям и слухам, что их убили.

Двумя месяцами позже в сонном тыловом городе Терезин, за пятьдесят километров к северу от Праги, было создано чешское гетто. Нацисты переименовали его в Терезиенштадт, и ему надлежало стать образцовым гетто, концлагерем-выставкой, «подарком евреям от Адольфа Гитлера». Говорилось, что это место, где евреи смогут жить в безопасности и по своим правилам. Общая затея заключалась в том, чтобы выставить рекламный щит, показывающий, как решается «еврейский вопрос». На деле же это будет транзитный лагерь для отправки евреев в лагеря смерти на востоке.

75 000 евреев, оставшихся в Чехии, должны были быть отправлены в Терезин, особенно те, кто принадлежал к «выдающимся», известным на Западе, – художники, ученые, профессора, музыканты, драматурги, вся интеллигенция. Потом о гетто заговорили как о месте, где ветераны войны и пожилые евреи смогут отдохнуть от «вынужденной бездеятельности». Терезин заполнили знаменитые и богатые евреи из всех стран, которые завоевал Гитлер в Европе. Им обещали роскошь при обустройстве, и это стало одним из самых кошмарных обманов в истории человечества.

В дома пльзеньских евреев рассылали «пригласительные карточки», уведомлявшие обитателей об их транспортировочных номерах и о том, что у них есть два дня на сборы, прежде чем явиться в Соколовну, громадный гимнастический центр. Отсюда они поездами отправятся в свой новый «дом».

Ходили слухи о том, что все евреи были транспортированы из Добржича, и мама переживала за участь моей бабушки Зденки. Дедушка Леопольд, куривший трубку в окружении книг, уже умер в возрасте восьмидесяти одного года, не перенеся операции на сердце, и бабушка едва управлялась одна. В сентябре 1941 года на канун Йом-Кипура она, как обычно, велела служанке приготовить субботний стол, убрать его лучшим серебром и фарфором, поставить свечи и принести молитвенник. Она отпраздновала этот день согласно традициям, легла в кровать, проглотила несколько таблеток и уже никогда не проснулась. Она знала, что должно было стрястись.

7 декабря 1941 года, через месяц-другой после начала транспортировки из Пльзеня, американцы в ответ на японскую бомбардировку Перл-Харбора вступили в войну. Внезапно у нас опять появилась надежда на избавление. Все думали, что военные действия быстро придут к концу. Мы бы не поверили, если б нам сообщили, что война продлится еще четыре года.

Но не успели мы обрадоваться новостям, гестапо приказало десяткам еврейских подростков, включая меня и Дагмар, явиться в главную контору Еврейского сообщества. И там произошло то, что стало самым большим потрясением для меня за все детство. В гестапо сказали, что нас парами пошлют по городским улицам раздавать пригласительные карточки на транспорт адресатам, большинство из которых видели в этих карточках смертные приговоры себе и членам своих семей.

Мы с Дагмар поспешно объединились в пару, чтобы служить друг для друга психологической опорой в исполнении зловещего задания, но это не слишком утешило нас обеих. Мы обе были потрясены и напуганы отданным нам приказом. Разносить карточки надо было весь день, с восьми утра до восьми вечера, и мы шагали, держась за руки, по улицам от одной двери в дом обреченных к другой. Слух быстро распространился, поэтому иногда нас встречали поистине жуткими сценами. Люди знали, кто мы и зачем пришли, нас ожидали, некоторые уже приготовились к отправке в лагерь. В других семьях кричали, плакали, умоляли, доходили до истерики или даже полного умопомрачения.

Некоторые из людей, знакомых с нашими родителями, пытались подкупить нас, чтобы мы соврали, что не застали их дома, или торговались, предлагая отнести предназначенную им маленькую белую карточку кому-то другому. Но мы не отваживались так рисковать. У нас были четкие инструкции доставлять приглашения по указанному месту жительства, получая от адресатов подписи, и доложить в шесть вечера обо всем в гестапо, где имена вносились в списки.

Немцы были очень дотошны.

Кажется, мы разносили эти проклятые карточки всего несколько недель, однако нам казалось, что дольше. Мы с Дагмар прижимались друг к другу после каждой «успешной» доставки и плакали. Плач и причитания звучали повсюду. То, что мы видели, было ужасно, и кое о чем я и сейчас не в состоянии думать. Мы не посвящали родителей в подробности своих занятий, чтобы пощадить их чувства. В те дни закончилось мое детство. Я не знала раньше, каков мир, поскольку выросла в идиллической домашней обстановке, полной любви. Я никогда не сталкивалась с недоброжелательством и страданием, и тут вдруг на меня обрушились худшие человеческие деяния.