Венди Холден - Сто чудес

Путешествие до Гамбурга на расстояние 850 километров заняло два или три дня, поезд часто останавливался из-за воздушных налетов союзников или потому, что пропускал более важные поезда, перевозившие солдат и оружие. Но, в общем, мы чувствовали себя спокойно, ведь мы вступили в новую жизнь, жизнь простых заключенных, а не животных.

Когда мы наконец поздним вечером прибыли в гамбургские доки, они еще полыхали после недавних бомбардировок. Нас толпой отвели в складские помещения, или lagerhauses , расположенные вдоль Эльбы в порту Дассауэр, которые являлись частью системы концентрационных лагерей Нойенгамме. Невероятно, но теперь у нас были чисто застланные кровати, а потом нам дали поесть копченой рыбы – впервые за четыре года. Она показалась изумительно вкусной. Впоследствии выяснилось, что рыбу мы получили по ошибке, она предназначалась немецким рабочим, а не нам, но мы подозревали, что отвечавшие за нас солдаты имеют к этой путанице некоторое отношение. С некоторой неохотой они препоручали нас капитану СС, и мы неожиданно оказались под властью людей, которых больше всего боялись. К счастью, это были в основном таможенные офицеры, переподчиненные СС, постарше и менее опасные, чем те, из Освенцима.

Имевший стратегическое значение порт Гамбурга подвергался регулярным бомбардировкам – по ним можно было сверять часы. В полдень прилетели английские самолеты, в полночь – американские. Почти весь Гамбург уничтожили пожары, от которых в прошлом году погибли тысячи жителей. Половина оставшихся в живых покинули город, а бомбардировщики продолжали разрушать то, что еще устояло, сбрасывая фосфорные и другие бомбы, пока огонь не охватывал все строения.

Хотя мы часто слышали и видели пролетавшие над Освенцимом самолеты, только здесь впервые ощутили, что Германия под ударом. Это давало нам надежду. Мы прерывали работу, чтобы понаблюдать за воздушными боями над головой и поприветствовать пилотов союзников. Никто из нас не испытывал страха, хотя мы понимали, что сами можем угодить под бомбы. Для нас была разница между смертью от рук нацистов и случайной гибелью во время налета союзников. Тут и сомневаться не стоило.

Мы знали, что вернем себе достоинство.

Мы могли умереть от этих бомб, но мы хотели, чтобы нас освободили.

Наши общие спальни находились на верхних этажах складов, и мы видели самолетные огни и слышали шум моторов во время ночных налетов. Выглядывая наружу, хотя это нам и запрещалось, мы ждали ярких вспышек, следом за которыми падали бомбы.

Часто стража спасалась в убежищах, оставляя нас на верхних этажах, и в случае попадания бомбы в здание мы бы погибли. Иногда нас заталкивали в подвалы, выходившие на реку, так что мы стояли по колено в воде. Когда бомбы падали в реку или на корабли, что случалось часто, вода резко поднималась, и мы боялись, что утонем в этих подвалах. И крысы, прятавшиеся вместе с нами, боялись того же.

Ткань наших униформ была очень тонкой, пальто нам не выдавали, поэтому даже летом мы мерзли, особенно когда промокали. Одной женщине пришло в голову в подвалах снимать с себя всю одежду и, сгрудившись, сжимать ее своими телами, чтобы сохранить сухой. Я буквально падала с ног от усталости и желания спать, даже стоя в ледяной воде. Другие девушки сердились и щипали меня, чтобы не засыпала, иначе, свалившись, я увлекла бы всех за собой и мы бы вымокли, как и наша одежда. Некоторые погибали – либо от разлетавшейся шрапнели, либо унесенные потоком.

И все же мы были не в Освенциме. Каждой из нас выдали металлическую миску и ложку, и каждый день мы получали хлеб и настоящий суп, а не грязную водицу. Иногда еще и рыбу. По утрам мы разрезали свои порции хлеба, тридцать или пятьдесят граммов, на кусочки и раскладывали по карманам, чтобы подкрепляться понемногу в течение дня. Но часто я так мучилась голодом, что пожирала дневную порцию сразу, и мать бранила меня и говорила, что нужно проявлять терпение. А я не могла удержаться, хотя и не насыщалась этим куском хлеба. Иногда я была на грани безумия из-за голода и холодного северного ветра, а ведь еще не наступила зима.

Главой заботой немцев было сохранить нефтяной трубопровод и вывезти кирпичи и другие годные строительные материалы из завалов – для сооружения бомбоубежищ. По утрам нас поднимали и собирали у реки, куда приходили немцы – представители разных компаний, местных и международных: Blohm & Voss, Shell, Jung-Öl, Esso . Кому-то из них требовалось пять женщин на строительные работы, кому-то – десять, разгребать завалы и выносить из них кирпичи и прочее. В зависимости от нужд и каприза СС отбирали женщин помоложе или постарше. Куда попадешь, нельзя было предугадать. Мы с мамой старались держаться вместе. Мы боялись потерять друг друга. Иногда целая группа женщина исчезала: они попадали под бомбежку. Во время одного воздушного налета в октябре 1944 года погибло 150 узниц.

Сначала мы работали на трубопроводе: откапывали трубы, чтобы их починили, и опять закапывали. Этот крайне тяжелый труд назывался Geilenbergprogramm , и женщины СС из лагеря Равенсбрюк, обычно отвечавшие за нас, были самые жестокие из всех. Одни из них симпатизировали молодым женщинам, другие – зрелым, поэтому мы с мамой по очереди оказывались в уязвимом положении. Либо на нее кричали, что она «старая ведьма», либо на меня за то, что я «ни к чему не годная соплячка». В любом случае мы страдали.

Мама уставала еще больше, чем я, и все больше впадала в уныние. Оккупация продолжалась уже пять лет, а наше заключение – почти три года. Когда же придет конец страданиям? Погода только ухудшала наше состояние: то удушающий зной днем, то ледяной холод ночью. Вскоре СС стали называть маму Ома, то есть «бабуля», и оставлять ее в корпусе убираться, по доброте или из почтения к ее возрасту, на двадцать-тридцать лет больше, чем у остальных.

Мне тяжело было работать одной, без нее, но по крайней мере она избавлялась от изнурительного, часто просто скотского труда. В доки приходили корабли, и мы выстраивались в цепочку у каждого из них, передавая друг другу кирпичи и другие обломки. Работали без перчаток. Это окончательно повредило мне руки. Кожа у нас стиралась от бесконечной передачи кирпичей по цепочке, трескалась и кровоточила, мы терпели жуткую боль на этой изматывающей, нудной работе. Эсэсовцы заключали пари, какой корабль будет загружен первым, и подгоняли нас, обещая дополнительную порцию супа. Помню, однажды наша цепочка справилась первой, и нам действительно дали вкусный гороховый суп и хлеб к нему.

Мы не теряли чувства юмора, как ни странно, и все понимали, что надо как-то отвлекаться от тягот положения. Однажды старший офицер СС услышал непонятное шушуканье в нашей цепочке и послал разузнать, в чем дело. Ему доложили, что мы все шептали по-немецки: «Спасибо, герр доктор, пожалуйста, герр доктор», – в размеренном ритме передавая кирпичи. Это позволяло на чем-то сосредоточиться и не думать о больных, кровоточащих руках.