Сергей Галицкий - Из смерти в жизнь… От Кабула до Цхинвала

Хотя с нашим генералом у меня отношения во время операции были жёсткие, доложил он руководству всё, как было. И что «Тайфун» шёл по самому опасному направлению вдоль реки Гойты, и что дольше всех находился на позициях и понёс самые большие потери. Я считаю так: наш отряд действительно сражался геройски, а меня представили даже к званию Героя России за заслуги всего отряда.

Через неделю, двадцать шестого марта 2000 года, состоялись выборы Президента Российской Федерации. И жители села Комсомольского, которое мы «геройски» стёрли с лица земли, тоже голосуют в одной из школ Урус-Мартана. И нам, отряду «Тайфун», оказывают честь обеспечивать безопасность именно этого избирательного участка. Мы его заранее проверяем, с ночи выставляем охрану. Появляется глава администрации Комсомольского. Он был свидетелем того, как мы ни одного целого дома в селе не оставили, включая и его собственный дом…

Я работу организовал, и поэтому мне оставалось только проверять, заезжая время от времени на участок. Хотя поздно вечером передвигаться по Урус-Мартану было опасно, но на ночь оставлять урну и охранять её в участке было ещё опасней. Приезжаю к вечеру, чтобы забрать избирательную урну. В соответствии со всеми демократическими процедурами опечатанную урну в сопровождении бронетранспортёра мы благополучно доставили в комендатуру.

А закончилось голосование тем, что мы с главой Комсомольского распили бутылку водки. Он говорит: «Я понимаю, что ничего личного в том, что произошло, не было. Вы — солдаты». Мы — ему: «Конечно, у нас никакой вражды к жителям нет. У нас общие враги — боевики».

Результат выборов по этому участку сразил всех наповал. Восемьдесят процентов голосов — за Путина, процентов десять — за Зюганова. И процента три — за чеченца Джебраилова. И могу свидетельствовать, что никаких признаков фальсификаций на участке не было. Так проголосовали главы чеченских родов Комсомольского.

Рассказывает подполковник Д.:

— Произошло это 5 марта 2000 года. Мы зачищали село Комсомольское. Темнело. Мы стали выходить из села. И тут по нам открывают огонь из стрелкового оружия, мы — в ответ! Отходим — где перебежками, где ползком, лицом в грязь…

Я с гранатомётом, второй номер. Слышу: пули уже рядом свистят-жужжат. Мы с первым номером падаем на землю. Обе руки у меня в густую грязь окунулись. Чувствую в правой руке что-то. Взял, в руке зажал, сам не понимая, почему.

Стрельба стихла, мы побежали дальше до следующего укрытия. На то, что у меня оказалось в руке, я не смотрел. Не до того было — время от времени стрелять из автомата приходилось. Хотя я и правша и этой рукой стреляю, но и не бросил то, что подхватил с земли. Так нёс и нёс с собой.

Благополучно вышли к своим. Беру флягу и поливаю кусок грязи, который держал в руке. Отряхнул, начал мыть. Отмыл, смотрю — а это крест! Получилось, что я поднял из грязи священнический крест. Потом мне сказали, что к 2000 году в Чечне погибли двое православных священников. Может быть, крест и принадлежал одному из них.

Этот крест в нагрудном кармане я до конца боёв за Комсомольское почти месяц носил с собой. Иногда я думаю: может быть, именно этот крест меня тогда и спас…

Рассказывает подполковник армейского спецназа Д.:

— Командир группы по связи доложил: «Группа была обнаружена вооружённым человеком в камуфляже. Этот человек направил оружие в сторону группы, мы открыли огонь ему по ногам. При досмотре у раненого обнаружено удостоверение местного егеря. Что делать?».

Решение я принял практически сразу: оказать раненому помощь и тащить его на базу.

Возвращаться нашим было достаточно далеко. Сидим все на базе как на иголках, ждём. Через несколько часов в селе, рядом с которым стоял отряд, стало заметно какое-то нездоровое оживление. Появились незнакомые дорогие машины, люди кучками собираются. Тут раздаётся звонок из штаба: «Что произошло?». Доложил как всё было. Мне говорят: «Если с егерем что-то случится, пеняй на себя». Егерь этот оказался родственником какого-то известного в Чечне человека. Откуда чеченцы так быстро узнали, что егерь у нас, до сих пор понять не могу…

С КПП докладывают, что к ним подъехали люди на нескольких машинах. Хотят пройти внутрь и переговорить с командиром.

Запрашиваю наших — с егерем вроде всё нормально, но двигаются медленно. В горах тащить на себе раненого человека очень тяжело.

Напряжение растёт, бесконечные звонки из штаба и шум у КПП… Понятно, что через КПП группе на базу отряда входить нельзя — последствия мало предсказуемые. Но у нас, конечно, были подготовлены разные варианты. В результате группа вошла на базу незамеченной.

Врач осмотрел егеря и говорит: «Состояние удовлетворительное, жить будет». Я оставил доктора заниматься с раненым, а сам пошёл к тем, кто собрался у КПП. Обстановка там накалилась уже до предела. До стрельбы дело ещё не дошло, но по всему было видно, что так долго продолжаться не может.

Я объяснил приехавшим, что егерь у нас. Живой, но ранен. Он направил оружие на группу, поэтому и был открыт огонь. Мне не верят, естественно! Тогда говорю: «Пойдём и сами его спросим!». Взял с собой пару человек из приехавших, мы пошли к доктору. Входим в палатку — егерь чин-чинарём лежит на кровати перевязанный, умытый, под капельницей. Чеченцы вроде успокоились — действительно живой. Стали его по-чеченски о чём-то спрашивать. Я им: «Говорите по-русски, чтобы мы тоже слышали». Они спрашивают егеря: «Есть у тебя претензии, как с тобой обращались?». Тот отвечает: «Есть одна претензия». — «Какая?..». — «Меня, когда надо было с горки спускаться, просто клали поперёк, и я скатывался!». Именно в этот момент я окончательно осознал, что принял правильное решение.

Рассказывает полковник армейской авиации Владимир Николаевич Бабушкин:

— Для меня Вторая чеченская кампания началась 27 сентября 1999 года. Бои в Дагестане, где я тогда оказался, шли уже на спад. Но всем было ясно, что идёт подготовка операции по блокированию территории Чечни и штурму Грозного.

В начале этой командировки я летал и на МИ-8, и на МИ-24, но затем — только на МИ-8. Так вышло, что при комплектовании нашей 85-й эскадрильи была совершена ошибка. Количество экипажей у нас точно совпадало с количеством вертолётов. А если по уму — количество лётчиков должно было быть больше, чем количество машин. Ведь люди болели, да и хозяйственные какие-то дела требовали перерыва в полётах. Но если, при необходимости, командирами экипажей летало командование эскадрильей, то лётчиков-штурманов было ровно по количеству машин. И они без продыха целых полгода летали каждый день. Это очень большая нагрузка, не каждый человек её выдержит.