Ирина Малакович - Портрет матери

— Уж я кипятила, кипятила, два раза плитка перего­рала, да откуда навару взяться с десяти-то крупочек, горевала бабушка. — На кухне Сазониха сказывает: за­суха идет. Будто земля на полях горячим песком сып­лется, все зернышки в ней спекаются. Ох-хо-хо, грехи наши тяжкие...

Она говорит сама для себя. Голова в черном платке опущена, глаза смотрят не на то, что есть здесь, в ком­нате, кивнул на все неизбежные несчастья, которые были и еще будут. Опрокинутый чугунок стоит перед ней без всякого дела. Картошки у нас давно нет.

Может, папа привезет из командировки? Прошлый раз, еще снег был, он купил в деревне полмешка...

А у брата в лагере сейчас обед. На первое, навер­ное, борщ...

— Чтой-то отец не едет, — прерывает мои мысли ба­бушка.

— Он говорил, когда сев закончится. Значит, еще не закончился.

Где-то за железными дорогами и лесами, у самой западной границы, папа идет по полю, опираясь на свою палочку. Стараюсь не думать, что там, вокруг этого поля...

Мы с бабушкой вместе молчим о страшном. Там, ку­да папа уехал, еще скрываются по лесам бандиты. Иног­да они выходят к деревням. Недавно из командировки не вернулся папин товарищ.

Нельзя, не хочу, запрещаю себе думать об этом! Папа завтра приедет, мы с ним сядем на серое одеяло, обнимемся, и я спою ему «Темную ночь», любимую детдомовскую песню.

А картошки пусть не привозит, проживем и без кар­тошки, мысленно уговариваю и стараюсь я задобрить кого-то. И, наклоняясь над отцовской постелью, вдыхаю слабый запах знакомого одеколона и солдатской опрят­ности.

В нашем большом четырехэтажном доме тихо. Поч­ти все ребята уехали в лагерь. Тетю тоже послали ку­да-то от школы. Второй смены вместе со мной дожи­даются белобрысый пятиклассник Алик и маленькая Света с первого этажа. Вон они, уже вышли и стоят у столовской трубы. Это любимое наше место во дворе. Черная железная труба поднимается по стене прямо из окна кухни, мы с утра догадываемся по запахам, что готовится на обед.

— Я сейчас! — кричу им из окна.

Только отдам ключ соседке. Бабушка ушла в цер­ковь. Когда вернется, не сказала.

— В сад? — качнул головой Алик.

А как быть со Светой? Ай, ничего, сама она все рав­но туда не доберется и, значит, никого не приведет в наше место. Возьмем с собой Свету.

Рядом с въездом во двор, там, где останавливаются продуктовые машины, есть полузасыпанная подвальная арка. Она ведет в развалины больницы. Мы ныряем в подвал и осторожно ступаем с камня на камень.

Свет проникает откуда-то сбоку. А сверху нависли балки с упавшими на них этажами. Туда лучше не смот­реть, чтобы не представлялось, как балки могут не вы­держать... Поскорей пройти это место. Стараюсь не ды­шать. Здесь особенно густая смесь горького, дымного с чем-то тошнотворно-сладким.

Вышли. Теперь надо подняться по остаткам лестни­цы — пять широких каменных ступеней. За ними пусто­та, обрыв. Алик перебрался на небольшую площадочку, следом Света. Она оглянулась на меня и, кажется, хо­чет захныкать. Но возвращаться еще страшней, чем идти дальше.

Мы стоим на высоте второго этажа. Под ногами сте­на шириной в три кирпича, вокруг нее с обеих сторон позеленевшая вода. Наверно, здесь разорван водопро­вод. Надо пройти несколько метров и спрыгнуть вниз.

Вот и все. Это я открыла здесь такую комнату. Она, правда, без потолка, но с желтыми стенами. Сохра­нились даже рисунок наката и остатки бордюра по верх­нему краю.

Вместо пола яркая трава, какие-то мохнатые широ­кие листочки плотно застлали все острое, покалеченное, кирпичное и железное. А посреди комнаты настоящие заросли. Высокие стебли с узкими листьями и кисти ро­зовых цветов.

Света сразу садится на траву и, растопырив руки, хо­чет потрогать все листочки сразу.

— Осторожно, не наступи! — кричим мы ей громким шепотом.

Там, у стены, есть кустик земляники. Недавно на нем отцвели два невиданно больших белых цветка, на их месте уже розовеют ягоды. Настоящая земляника! От­куда она здесь взялась, что питает ее сочные темно-зе­леные листья — мы не знаем, не думаем об этом.

До войны здесь была детская больница. Я запомни­ла ее из-за скульптуры на балконе: Сталин с девочкой на руках.

В больницу попала фашистская бомба, крыша рухну­ла, балкон тоже, все палаты и все лекарства сгорели. Что стало с больными детьми и врачами, мы не спра­шиваем.

Теперь здесь сама по себе выросла целая клумба иван-чая с розовыми цветами и куст неправдоподобно крупной земляники. Презирая собственный страх и гроз­ные запреты взрослых, мы пробираемся сюда чуть ли не каждый день и ничего здесь не рвем. Только смот­рим, говорим шепотом и тихо уходим. Это наша тайна.

Весь день до самой темноты длится потом бесконеч­ная игра. Мы вытаскиваем из развалин кирпичи и стро­им из них на свободном месте дома.

Надо класть кирпич на кирпич, совсем так же, как делают взрослые на субботниках. Получается довольно высокая стена. Под углом к ней складывается вторая стена, за ней — третья. Можно строить столько ком­нат, сколько хочешь.

Целых кирпичей мало. Все они побитые и поранен­ные, поэтому плохо держатся и часто падают. Наше строительство затягивается на много дней.

В развалинах можно найти для наших «домов» вся­кие необходимые вещи — помятые кастрюли, полурас­плавленные тарелки. Однажды нашли патефон. Это там, где до войны было общежитие студентов.

Кроме общежития, в наш двор выходит еще два раз­рушенных дома. В одном были квартиры, в другом — детский сад. Наш детский сад, где пахло всегда свежей масляной краской и вишневым киселем, а со второго этажа до самой улицы было слышно пианино. Теперь дом нас не узнает, а мы не узнаем его. Ветер посвис­тывает в пустых окнах, ворона по-хозяйски каркает, усевшись прямо над входом.

Мы называем эти бывшие прекрасные дома по-сво­ему. Не «развалинами», а «дворцами». Как будто они просто заколдованы на время со всеми прежними за­пахами и звуками. Мы играем с ними, хотим приручить и распространить на них свою детскую власть.

Так играла младшая дочка купца с несчастным чудо­вищем в саду, где вырос аленький цветочек...

Каждый день мы выбираем себе свой «дворец».

Света выбрала на сегодня детский сад.

—У вас там были игрушки? — допытывается она. — И куклы были?

Ну как ей втолковать, что куклы не могут выжить после бомбежки и пожара.

—Но ведь они неживые! — твердит свое Светлана. Алик устремился к общежитию. Мне достался дом с квартирами...

Под ногами запекшийся кирпич, он спрессован взры­вами, дождями и уже начал прорастать цепкими трава­ми. Над головой провалы окон, на них черной копотью обозначились языки давно умершего огня. Я смотрю и вижу совсем другое, простое и понятное. Светлые занавески, с которыми играет ветер. Цветы на столе и сверкающую посуду. Оранжевый свет абажура.