Александр Бенкендорф - Воспоминания: 1802-1825. Том I

Узнав однажды о моих опасениях, она мне заявила, что готова покинуть Париж, оставить все, что она там имела, даже свой талант, и уехать со мной, куда я пожелаю. Воодушевленный этим предложением, я написал в Петербург, чтобы получить позволение Императора принять мадмуазель Жорж в труппу придворного театра. Зная, что сейчас на сцене нет трагедии, я предложил подготовить один спектакль, представление которого начнется после побега мадмуазель Жорж, которая может покинуть Париж и французский театр только украдкой, бросив все свое имущество. Я просил соблюсти строжайший секрет от посла Франции и с беспокойным нетерпением ожидал ответа Императора. Он превзошел все мои ожидания — по приказу Императора господин Нарышкин прислал мне незаполненные бланки контрактов и полномочия нанять мадмуазель Жорж, а также других актеров и актрис.

Ничто более не препятствовало нашим желаниям, кроме трудностей покинуть Париж и обмануть бдительность полиции. Тем временем, из-за непростительной для влюбленного неосторожности, я едва не потерял плоды своих трудов.

На одной из улиц, по которой я проезжал каждый день, на верхнем этаже я заметил очень красивую молодую женщину, которая, казалось, впала в печаль. Долгое время меня разбирало любопытство; в конце концов, я отправил своего доверенного слугу и благодаря его стараниям узнал, что эта молодая девица была немкой, и она хотела со мной поговорить. Мне не оставалось ничего другого, как со всей поспешностью предоставить себя в её распоряжение, и я был крайне удивлен, застав её в слезах. Она рассказала, что приходится дочерью богатому торговцу из Кёнигсберга, что один французский генерал, живший в доме её отца, обещал жениться на ней, но потом выкрал её, и что теперь она не решается написать своим родителям, и потеряла надежду; что, узнав мое имя, она пожелала меня видеть, чтобы я нашел способ вернуть её в родной город, так как она стыдится обратиться за паспортом к послу Пруссии, который знаком с её семьей. Её красота и слезы тронули меня; я обещал ей исполнить все, что она пожелает, и получил разрешение чаще её навещать. После нескольких визитов, во время которых я старался осушить её слезы и утешить её, я стал любовником этой интересной и несчастной девушки; ночами я не решался оставлять мадмуазель Жорж, но днем искал всевозможные предлоги для того, чтобы чаще бывать с моей прекрасной немкой. Мой доверенный слуга меня предал, и, чтобы избежать разрыва, меня не только заставили полностью прекратить эту новую связь, но и запретили преследовать негодяя, предавшего мое доверие. Несмотря на давление со стороны мадмуазель Жорж, эти ограничения меня весьма стесняли и, обманув её, я испытал удовольствие. На балу у принца Мюрата я приблизился к мадам Дюшатель, моей первой счастливой встрече в Фонтенбло, но не из-за её прекрасных глаз, а из-за прекрасных глаз мадам Гаццани — чтицы императрицы и любовницы Наполеона, одной из самых красивых женщин, которых можно было видеть. При любой возможности я оказывал ей знаки внимания, и на этом балу она возбудила во мне желания, заверив, что она слушала бы меня более благосклонно, если бы не столь пристальная слежка, и если бы она имела возможность принять меня у себя; пока же она просила меня поговорить с её подругой мадам Дюшатель.

После многочисленных проблем, совещаний, перешептываний и сомнений, она, наконец, мне сказала, что мне нужно только абонировать незаметную ложу в Опере, во время первого бал-маскарада, что она приедет туда с мадам Гаццани, что мне следует их ожидать у входа в вестибюль, и что я смогу на часок похитить её подругу.

Переполняемый радостью, я с нетерпением ожидал дня бал-маскарада; ложа была снята и украшена соответственно случаю.

Вечером я ушел от Жорж, сказав ей, что мне надо многое написать к отъезду курьера, и что я смогу вернуться ночевать только поздно ночью.

Мой проклятый слуга, которому я не по свой воле платил, как мог, стал уверять, что к этому времени ни один курьер не был готов к отъезду, и мадмуазель Жорж, предположив, что я отправлюсь на бал, незаметно направилась туда же.

В нетерпении я прогуливался, ожидая благословенный фиакр, который должен был привезти ко мне прекрасную мадам Гаццани; я представлял себе это свидание в самых соблазнительных видениях; я напыжился от гордости и казался сам себе самым важным гостем на балу, когда ко мне подошли две маски; я узнал красавицу, которую ждал с таким нетерпением, по её красоте и высокому росту; и голос мадам Дюшатель, которая передала мне её в руки, попросил меня вернуть её на том же месте, не позднее, чем через час. Я обещал, заранее решив не сдержать слова, и быстрым шагом повел свою добычу в приготовленную ложу. Едва мы добрались до середины лестницы и несколько отдалились от шумной толпы, как женщина в маске властно схватила меня за руку и, резко бросив мне в лицо слово «распутник», влепила мне со всего размаха пощечину. Узнав Жорж, я потерял от страха голову, отпустил мадам Гаццани, не пробормотав ей ни одного слова извинений, бросился, как ребенок бежать вон из Оперы, подозвал фиакр и вернулся домой.

Ужасная сцена меня застала врасплох, у меня не было никаких извинений. Нужно было получить прощение, плакать, клясться, валяться в ногах. Мне было так стыдно после этого смешного приключения, что до конца моего пребывания в Париже я не посмел сказать ни одного слова, ни мадам Дюшатель, ни мадам Гаццани. Более того, я должен был чувствовать себя очень счастливым оттого, что после нескольких дней гнева, мадмуазель Жорж соблаговолила забыть проступок, в котором я был повинен.

Тем временем граф Толстой, несмотря на всю свою снисходительность ко мне, с тревогой наблюдал, как полностью поглощенный своими любовными делами я утратил цель своего пребывания в Париже. Желая вырвать меня из пут страстей, он отправил меня путешествовать.

Он дал мне поручения в Вене, Триесте и Венеции. Надо было уезжать. Я был очень огорчен, но решил действовать с наибольшей быстротой с тем, чтобы как можно скорее вернуться.

В Вене я должен был задержаться на два дня с тем, чтобы сообщить некоторые новости нашему послу князю Куракину, и получить от посла Франции указания нашим флотам, стоявшим в Триесте и Венеции, и которые в настоящий момент находились под непосредственным командованием Императора Наполеона. По дороге в Триест я встретил наши войска, которые возвращались с острова Корфу и направлялись в Россию. По Тильзитскому миру Ионические острова и устье реки Каттаро были переданы Франции.

В Триесте я встретил часть нашего флота; сухопутные войска имели преимущество при всех своих стычках с французами, и наш флот увозил с собой в качестве военных трофеев несколько турецких линейных кораблей. Но судьба островов и побережья Адриатического моря была решена в битве при Фридланде; наши храбрые солдаты и гордость нашего флага были унижены и смирились с поражением только после неоднократных и недвусмысленных приказов.