Ричард Пайпс - Я жил [Мемуары непримкнувшего]

Я совершенно забыл обо всем этом, но два года спустя узнал, что Щаранского арестовали по обвинению в шпионаже. Одним из главных обвинений, выдвигаемых против него на судебном процессе, начавшемся в июле 1978 года, было то, что он встречался со мной и якобы получал от меня инструкции, как вести антисоветскую работу На суде главным свидетелем обвинения был не кто иной, как господин Рябский, который охарактеризовал меня как «агента американского правительства», прибывшего в СССР с «конкретными инструкциями для действий в качестве эмиссара сионизма» [12] Martin Gilbert. Shcharansky, Него of Our Time. — New York, 1986. — P. 244. .

Цитирую из речи Щаранского: «Рябский… утверждал, что Пайпс рекомендовал, чтобы мы использовали Хельсинкский Заключительный акт, чтобы объединить сионистов и диссидентов Хельсинкской группы наблюдателей [за выполнением положений о гражданских правах]».

Во время перекрестного допроса Щаранский обратился в Рябскому:

— Вы утверждаете, что Пайпс призывал нас объединиться с диссидентами, используя Хельсинкский Заключительный акт. Он был знаком с текстом этого акта?

— Конечно! Он лежал прямо там на столе.

— Согласно вашим показаниям встреча происходила 4 июля 1975 года. Это так?

— Да, я это хорошо помню. Был День независимости США, и этот факт также упоминался.

— Правильно. Я тоже это помню. Но Хельсинкский Заключительный акт вышел только в августе 1975 года. Месяцем раньше не было даже ясно, соберется ли конференция вообще. Но Рубин, значит, уже имел текст, а Пайпс предлагал его использовать. Как вы это объясните?

Я не успел закончить вопрос, как у Рябского выражение лица стало терять уверенность. Он нахмурился, стал колебаться и наконец пробормотал: «Да, да, ну да, вероятно, я просто ошибся. Встреча с Пайпсом происходила не в 1975 году, а 4 июля 1976‑го».

Было легко доказать, что это неверно. В июле 1976‑го не только Пайпса не было в Москве, но Рубин уже жил в Израиле» [13] Natan Shcharansky. Fear No Evil. — New York, 1998. — P. 202. .

Советский режим держался, опираясь на таких негодяев.

Несмотря на то что обвинению нечего было предъявить, судья в заключительном слове объявил, что Щаранский встречался конфиденциально с советником американского правительства Ричардом Пайпсом в квартире Виталия Рубина и вновь заявлял о необходимости оказывать давление на Советский Союз и в особенности о необходимости шантажировать СССР угрозой свертывания советско — американского культурного и научного сотрудничества. Судья также утверждал, что Щаранский получил от Пайпса «конкретные рекомендации» относительно методов возбуждения антисоветской деятельности в Советском Союзе, особенно «разжигания национальной розни», которую, как якобы сказал Пайпс, «влиятельные круги в США рассматривают как мощный рычаг для достижения эрозии советского общества» [25] Martin Gilbert. Shcharansky. — P. 268–269. По моему, причина, по которой меня назвали «американским агентом», заключалась в том, что в конце 1976 года я был председателем команды «Б», работавшей с ЦРУ. (См. главу 3.) .

На основе таких сфабрикованных обвинений Щаран- ского приговорили к 13 годам лишения свободы, включая три года тюрьмы. Остальное время он должен был провести в исправительно — трудовой колонии строгого режима.

Вторую половину нашего пребывания в Советском Союзе мы провели в Ленинграде, где в течение девяти дней я продолжал исследовательскую работу над биографией Струве с большим успехом, чем в Москве.

Прежде чем отправиться в Ленинград, мы поехали в Варшаву по приглашению американского посла Ричарда Дэвиса. Впервые с октября 1939 года я ступил на польскую землю. Какая огромная разница между моим прибытием и отъездом 36 лет назад! В то время мы с родителями вынуждены были незаметно покинуть город, теперь же меня встречал в аэропорту посол Соединенных Штатов с букетом цветов. Меня вез в город лимузин посольства под звездно — полосатым флагом. Это было сильным эмоциональным потрясением: я испытал чувство личного триумфа. Мы с женой расположились в резиденции посла, и с нами обращались как с королевскими особами. Однако польские интеллектуалы сторонились нас, боясь быть скомпрометированными. На праздновании моего дня рождения, организованном послом Дэвисом, присутствовало мало гостей.

Приподнятое чувство, которое я испытал, приехав в Варшаву, сменилось унынием, когда я бродил по знакомым улицам. Варшава никогда не была красивым городом, и уж по крайней мере ей не хватало элегантности польских городов, находившихся под австрийским владычеством. Но она обладала таким очарованием, что некоторые даже сравнивали ее с Парижем. Теперь все это исчезло. После польского восстания 1944 года немцы систематически взрывали и жгли практически все в городе, за исключением районов, где они сами жили. После ухода немцев поляки по указке русских отстроили Варшаву, но в самом безвкусном стиле. За исключением средневекового квартала, который был восстановлен в мельчайших деталях, предпочтение отдавалось огромным кварталам, в которых жилые и деловые здания напоминали бараки. В центре города был построен огромный Дворец культуры — копия пяти небоскребов, построенных в Москве по указу Сталина. Он был настолько же безобразен, насколько не функционален. Его исключительное преимущество, как говорили местные жители, заключалось в том, что это было единственное здание в Варшаве, откуда его невозможно было видеть. Здесь уместно заметить, что согласно опросу общественного мнения, проведенному в 1990‑е годы, Варшава была названа «самым неромантичным городом» в мире, предположительно наряду с Улан — Батором, Тираной и даже Магаданом [14] Financial Times, September 26–27,1998. — P. 3. Этот обзор общественного мнения был организован компанией «Дюрекс», производящей презервативы. .

Мое уныние было вызвано главным образом тем, что город, где когда — то проживало 300 тысяч евреев, был теперь judenrein (свободен от евреев). Я, конечно, знал об этом, но реальное, а не абстрактное значение этого дошло до меня, когда я понапрасну искал глазами еврейские лица на улицах. Коммунистическая Варшава была гораздо менее гнетущей, чем коммунистическая Москва, но в Москве можно было видеть много евреев, отчего ее мрачность легче переносилась. Еврейский квартал в Варшаве совершенно исчез, сровнен с землей, хотя то тут, то там на его руинах строились многоквартирные дома. Дом моей бабушки исчез, как и дом, где жила Ванда. На огромной площади — там, где прежде было еврейское гетто, возвышался памятник в стиле соцреализма еврейскому герою Сопротивления. Время от времени к нему подъезжали туристы в автобусах, они выходили, делали пару фотографий перед памятником и, не задерживаясь, уезжали. Странное и неподходящее название Umschlagplatz (Площадь пересадки) было дано месту, где сотни тысяч евреев, включая моих родственников и друзей, загоняли в товарные вагоны и отправляли к газовым камерам Треблинки. Сейчас эта площадь выглядела заброшенной и запущенной. Все это производило невыносимо удручающее впечатление. Глядя на это, я испытал щемящее чувство, будто из всех евреев на земле лишь я один остался живым.