Ричард Пайпс - Я жил [Мемуары непримкнувшего]

На следующий день, в сочельник, вопреки возражениям Дивера, Рейган сделал заявление, в значительной степени основанное на написанном мной варианте письма, немного отредактированного главным составителем речей Арамом Бакшияном. В нем он перечислил грубые нарушения в Польше и предупредил, что, если они не прекратятся, следует ожидать серьезных последствий. В то же время он объявил введение некоторых санкций против Польши, таких как прекращение гарантий по кредитам экспортно — импортного банка, приостановление работы польских авиакомпаний на линиях из Польши в США и запрет польским судам производить лов рыбы в водах США. Много лет спустя на международной конференции, посвященной событиям декабря 1981 года, Ярузель- ский признал, что эти и последовавшие за ними другие санкции стоили Польше двенадцати миллиардов долларов, весьма существенная сумма для этой страны.

Утром в Рождество мне позвонили и сообщили, что на телекс начал поступать ответ Брежнева. Я тут же его перевел. Как и ожидалось, Брежнев обвинял Рейгана во вмешательстве во внутренние дела Польши и, притворяясь, что кризис уже закончился, предлагал ему заняться более «серьезными делами», такими как, например, разоружение. Он проигнорировал точные и определенные предупреждения Рейгана о контрмерах США, по — видимому, считая, что это просто риторика, предназначенная для общественности.

Такой ответ делал санкции против СССР неизбежными, и на следующий день мы вместе с начальником отдела экономики в СНБ Норманом Бейли сели за разработку соответствующего «меню». В воскресенье 27 декабря я встретился с заместителем госсекретаря Ларри Иглбергером, а также с рядом других сотрудников его офиса в Госдепартаменте. Он был одет просто, а из его стереосистемы громко звучала увертюра «1812 год». Мы пробежались по списку и быстро сформулировали перечень санкций.

Утром 28 декабря эти меры были на повестке дня заседания Группы по чрезвычайным ситуациям (ГЧС) под председательством Буша. Это было первое заседание ГЧС, на которое меня пригласили. На этом заседании непредсказуемый Хейг ратовал за очень жесткую линию, утверждая, что «резкая и бескомпромиссная» реакция Брежнева требовала твердого ответа с нашей стороны. Он возмущался поведением германского министра иностранных дел Геншера, который вслед за Брежневым заявил публично, что мы не имели права вмешиваться во «внутренние дела Польши». Затем встал вопрос об объявлении Польши в состоянии дефолта по займу в 350 миллионов долларов, срок выплаты которого миновал. Хотя этот ход и был привлекательным, он был отвергнут, потому что такой шаг причинил бы серьезный вред международным, особенно немецким, банкам. Более подробно этот вопрос обсуждался на совещании ГЧС 2 января, на котором представители министерства финансов и торговли объясняли взаимозависимость мировой финансовой системы и описали, какие разрушительные последствия будет иметь польский дефолт для экономики европейских стран как Запада, так и

Востока. У меня создалось впечатление, что западные банкиры не особенно беспокоились об этих займах [43] Представитель «Чейз Манхэттен банка» сказал мне в июле 1981 года: «Конечно же, мы не ожидаем возврата наших займов, пока они «продуктивно задействованы», то есть приносят доход в виде процентов». .

Опыт работы над введением санкций показал мне, почему интеллектуалы вообще и люди из научной среды в частности оказывают такое незначительное влияние на проводимую политику. Так случилось, что незадолго до того, как я столкнулся с этим вопросом, ко мне попала рукопись книги о санкциях. В ней содержались мудреные рассуждения на эту тему, проводилось различие между «вертикальными» и «горизонтальными» санкциями, разъяснялось, какие санкции работали, какие нет и почему. Я пригласил автора на встречу. После того как мы немного поговорили, я сказал: «Ну, хорошо, я понимаю ваши идеи, но что же нам с ними делать?» «Делать?» — воскликнул с удивлением мой гость. «Да, делать. Посмотрите на мой рабочий стол. Слева входящие документы, а справа исходящие. Моя работа заключается в том, чтобы документы из левой стопки перемещались в правую, а не в том, чтобы обсуждать политику абстрактно». Но он ничем не мог мне помочь.

Санкции против СССР были объявлены на следующий день, 29 декабря. Они затрагивали широкий круг двусторонних отношений в сфере торговли и науки, но не касались переговоров о контроле над вооружениями, которые тогда тянулись в Женеве. Американским компаниям было приказано прекратить любую форму участия в строительстве Сибирского трубопровода. Санкции повлекли за собой убытки для американских корпораций в сотни миллионов долларов («Катэрпиллар трактор», «Дженерал Электрик» и так далее). Но как станет ясно позднее, многие вопросы оставались без ответа: например, имели ли объявленные санкции обратную силу? То есть касались ли они подписанных контрактов или только будущих? Затрагивали ли они иностранные дочерние компании американских корпораций и их лицензии?

Санкции, которые мы наложили на Советский Союз в декабре 1981 года, имели значение, далеко выходящее за рамки экономики, потому что они порывали с ялтинским синдромом, в соответствии с которым молчаливо признавалось, что Польша находится в сфере влияния Советского Союза. Санкции представляли собой прямой вызов легитимности коммунистического блока, которая во времена разрядки не вызывала никаких сомнений и продолжала оставаться таковой для наших европейских союзников. Но нужно признать, что необходимость санкций не была должным образом объяснена американской общественности и союзникам, и создавалось впечатление, что, принимая их, Рейган действовал импульсивно. Только очень проницательные обозреватели, такие как авторы «Уолл — стрит джорнал», поняли истинный смысл санкций.

В начале 1982 года пост советника по национальной безопасности занял Уильям П. Кларк, близкий друг Рейгана, когда — то служивший судьей в Верховном суде Калифорнии, до этого бывший заместителем Хейга. Хотя он не очень хорошо разбирался в международных делах, он был умный человек и чувствовал себя уверенно благодаря своей близости к Рейгану и отсутствию политических амбиций. Так что во многих отношениях с его назначением положение улучшилось по сравнению с тем, каким оно было при Аллене. В отличие от Аллена у Кларка был прямой выход на президента, так что Мис был не нужен в роли посредника.

Я не могу воздать такую же хвалу заместителю Кларка Роберту К.(Бад) Мак — Фарлейну, молчаливому отставному полковнику морской пехоты, который работал вместе с Кларком в Госдепартаменте. Вероятно потому, что Мак — Фарлейн имел опыт работы в СНБ еще в середине 1970‑х, Кларк поручил ему непосредственное руководство текущей работой сотрудников штата Совета по национальной безопасности. Мне казалось, что он непригоден для этой должности, и я никогда не мог понять, как ему удалось сделать политическую карьеру, вершиной которой стало его назначение в октябре 1983 года преемником Кларка на посту советника по национальной безопасности. Пегги Ну- нан, писавшая речи для Рейгана, назвала его «компьютером», который «уже давно решил, что умные люди говорят так, что их невозможно понять» [35]. Храбрый и находчивый офицер, он привнес в политику образ мышления военных, с их врожденным уважением к субординации и склонностью усматривать ее нарушение во всяком проявлении независимого мышления. Поскольку я мыслил независимо и высказывал свои мнения, по крайней мере в рамках СНБ, он с первого же дня своего назначения предпочел игнорировать меня, причем до такой степени, что отказывался разговаривать со мной по телефону и даже отвечать на мои звонки. В тех же случаях, когда он все же со мной связывался, то делал это через своего ассистента, адмирала Джона Пойндекстера. Мак — Фарлейн был человек, преданный Госдепартаменту. В начале 1983 года в приватном общении с Джорджем Шульцем, который сменил Хейга на посту госсекретаря, он охарактеризовал штат сотрудников СНБ как «содержащий… много идеологов» [36].