Ричард Пайпс - Я жил [Мемуары непримкнувшего]

Нужно признать, что взгляд Рейгана на советский режим, в основных чертах правильный, не был до конца продуманным. Он считал, что коммунистические лидеры, как и все главы государств, были озабочены благосостоянием своих народов, и если они не могли обеспечить им свободу и процветание, то только потому, что были пленниками ошибочной идеологии. На одном из заседаний СНБ (25 марта 1982 г.) он вслух задался вопросом о том, наступит ли когда — нибудь день, когда Советский Союз окажется в таком трудном экономическом положении, что мы сможем сказать его руководству: «Вы получили урок? Если вы вернетесь в цивилизованный мир, мы поможем вам и сделаем замечательные вещи для вашего народа». Лишь позже он понял, что советская номенклатура была заинтересована в том, чтобы население оставалось бедным и голодным.

В то же время он прекрасно понимал, скорее интуитивно, чем осмысленно, в чем главная слабость советского режима. Каким образом это ему удалось, я так и не понял, но мне кажется, что важную роль играл его сильный моральный дух, и в делах с тоталитарными режимами он редко прибегал к обычным «реалистичным» и «прагматичным» подходам. Точно так же Черчилль понял сущность коммунизма почти с момента его установления в России, как и сущность национал — социализма пятнадцать лет спустя. Его голос, как и голос Рейгана, был почти единственным голосом мужества в хоре тех, кто требовал примирения.

Но несмотря на весь свой непримиримый антикоммунизм Рейган был вполне готов к тому, чтобы спокойно вести переговоры с Москвой. Он ужасался перспективе ядерной войны. Он также полагал, что сможет найти отклик в душе советских лидеров, веря в то, что они, как и мы, — люди, но только ослепленные коммунистической доктриной. В апреле 1981 года, оправляясь от покушения на свою жизнь, Рейган написал личное письмо Брежневу, чтобы обратиться к его гуманизму. Письмо было представлено на рассмотрение сотрудникам СНБ и некоторым другим. Прочитав его, мы переглянулись, не зная, что думать: настолько оно было сентиментальным и расходилось с публичными высказываниями Рейгана [44]. Рейган намеренно написал его от руки, чтобы придать ему личный характер, и был разочарован, получив напечатанный ответ, который заставил его усомниться, что Брежнев вообще видел его письмо [45].

Поскольку Рейган знал, чего хотел, но не мог сформулировать свою позицию так, чтобы она была доступна профессионалам внешней политики в стране и за рубежом, я взялся это сделать от его имени. Я намеревался сформулировать теоретическое обоснование его советской политики в надежде, что оно ляжет в основу официального документа. Через несколько дней после того как я пришел в СНБ, я попросил у Аллена разрешения написать тезисы, излагающие основные принципы политики администрации Рейгана по отношению к Советскому Союзу. Аллен согласился.

Однако эта инициатива была принята в штыки Госдепартаментом, которому не нравился сам замысел подобных тезисов, так как здесь пахло «идеологией», этим «пугалом» Госдепартамента. Он опасался, что подобный политический документ узаконит пока лишь ограниченный риторикой воинствующий антикоммунизм Рейгана, что в результате приведет к бесконечным проблемам с союзниками. Но если это необходимо было сделать, Госдепартамент настаивал, что нужно это делать в Госдепартаменте, а не в Белом доме. В конце февраля 1981 года Хейг поручил Полу Вулфовицу написать документ о «стратегии политики в отношении Советского Союза». Вулфо- виц, в прошлом студент Альберта Волыитеттера и член команды «Б», был талантливым молодым специалистом по военным делам, но ни в коем случае не специалистом по Советскому Союзу.

В начале марта Госдепартамент созвал первое совещание представителей министерств по этому вопросу, на котором я присутствовал вместе с Алленом. Под председательством заместителя госсекретаря и бывшего посла в Москве Вальтера Штосселя дискуссия тянулась бесцельно, пока потерявший терпение Аллен не сказал: «Вам нужен доклад или политический курс?» Позднее, в том же месяце, я получил копию доклада Вулфовица под названием «Восток — Запад». Это был типичный продукт Госдепартамента, изготовленный, без сомнения, многими руками. В нем указывалось, как нам следует реагировать на советскую агрессию, но не было каких — либо предложений об инициативах. 30 марта 1981 года я в таких словах сообщил Аллену мою реакцию на доклад: «Ничто из вышесказанного не представляется мне как нечто смелое, инновационное или имеющее шанс на успех. Мы должны добиться того, чтобы Советский Союз занял оборонительную позицию . Я не могу выразить центральную мысль советской политики Рейгана более сжато. Чтобы этого добиться, нам необходимо вырвать инициативу из их рук и использовать их внутренние трудности, которые постоянно усугубляются. Госдепартамент не способен мыслить такими категориями. Я предлагаю, как и положено, прокомментировать этот доклад и положить его на полку, чтобы действовать, исходя из нашего собственного понимания положения».

Госдепартамент, однако, не отступал. Провели еще несколько заседаний, каждое из которых под председательством нижестоящего сотрудника. В июле под председательством Штосселя было проведено еще одно совещание для обсуждения доклада «Восток — Запад». В ответ на наши возражения он был выдержан в более жестком духе, но все же оставался вялым. Во время дискуссии я спросил: «Чего мы надеемся достичь нашей политикой?» Этот вопрос вызвал всеобщее замешательство: сосредоточившись на средствах, авторы доклада совершенно упустили конечные цели. Ответа не последовало. Он так и не был дан, и в конце концов доклад положили на полку.

Отсутствие основополагающего документа, объясняющего смысл нашей политики в отношении СССР, создавало серьезные проблемы. В дискуссиях с союзниками, сопровождавших различные кризисы в наших отношениях с Москвой, мы никогда четко не объясняли, чего мы добивались нашими контрмерами. Мы их просили сотрудничать с нами, но оставляли их в неведении относительно наших целей. Поэтому они чаще всего неправильно понимали наши публичные высказывания и наши действия, воспринимая их как патологический антикоммунизм, настолько же опасный, как и бесполезный, лишенный всякого объяснения и смысла. По этой причине они чаще всего отказывались поддерживать нас. В тех же случаях , когда предоставлялась возможность объяснить нашу стратегию европейскому журналисту или дипломату, их реакцией было удивление, что у нас действительно была цель. Рейган выступал с проникновенными речами против коммунизма, но он никогда так и не разъяснил спокойно, без эмоций теоретические основы своей политики.