Алексей Шерстобитов - И киллеру за державу обидно

Все чаще они бывали вечерами друг у друга, живя в 10 минутах ходьбы: Хлебниковы — на пересечении Нового Арбата и Садового кольца, Калинины — на Поварской улице. Жены нередко встречались без мужей, одни или с детьми. Неожиданно для себя две пары осознали, что стоят на пороге заключения настоящего дружеского союза, что сблизило до нескольких встреч в неделю — поразительная частота для очень занятых люде!

Однажды Александр, на каких-то далеких восточных гастролях, подхватил желудочную инфекцию, при этом возможности экстренно вылететь не было, Тимур предложил послать за ним военный самолет. Они вместе ездили на строящиеся дачи, контролировать работы. Когда Тимур, бывавший чаще других на стройке, отсутствовал дома, трое собирались и ехали забирать четвертого, чтобы быть вместе.

Командировки мужа Нади, занятость супруга Эммы не могли помешать собраниям и в неполном составе, по крайней мере, женщины не могли отказать себе в удовольствии поболтать под бокал вина. Они ходили на Сашины концерты, продолжая ужином в «Найт Флайте». Талантливый певец, являющийся для многих голосом уходящей навсегда России, напоминанием о ее православии, красоте, самобытности, пел на кухне свои новые песни, наслаждаясь искренним восторгом своих слушателей. В середине декабря 1994 года Саша и Эмма улетали в Италию, планируя успеть вернуться, чтобы встретить Новый год с Тимуром и Надеждой. События, предчувствия, переживания настолько завладели последней, что она покидала дом, перебарывая свои страхи, чувствуя более-менее безопасность только в квартире. Она надеялась, что друзья не прилетят, и убежище покидать не придется… Но ровно в 19 часов вечера 31 декабря Александр позвонил:

— Ребята! Мы тут! Даю час на сборы — ужасно соскучились! Идем отмечать Новый год в ресторан «Феллини» в Олимпийском… — И они пошли…

Шел дождь в ту новогоднюю ночь. Надя была в замшевых туфлях на шпильках. Машина стояла у соседнего подъезда, и Тимур, оставив супругу под козырьком своего, чтобы жена не промокла, хотел подъехать. Представьте себе ее состояние, наложившиеся на постоянно атакующие мысли о везде подстерегающей опасности, смешанные с воспаленным воображением, почти предистерическое настроение, пронизанное страхами и предчувствиями, заставлявшими видеть везде направленное на мужа оружие, угрозу нападения, и уже, где-то глубоко, переживаемую потерю, чему она сопротивлялась из последних сил, моля Бога «забрать» лучше ее, но оставить его — эгоистическая мысль, которая никого никогда устроить не может в случае гибели одного из любящих супругов!

Внезапно невдалеке мелькнула тень, остановившаяся в месте, наиболее выгодном для атаки. Надя подалась вперед — нет, показалось. Только выдохнув, взглянула вновь — «Да нет же! Точно стоит!» — на лестничной клетке соседнего подъезда показался человек, направивший винтовку в сторону… «Да нет же! То ли игра тени, то ли… Не знаю!». Не думая больше, она рванула в туфельках к машине — «Гибнуть так вместе!».

Тимур, обалдевший от неожиданно ворвавшейся в салон автомобиля жены, чуть ли не покричал:

— Нууу вот что за характер, а?! Сказал же — заведусь и подъеду! Зачем ты на своих цырлах по луже шлепаешь?!.. — Уже понимающая, что привиделось, женщина так и не смогла отделаться от мыли, что могла не успеть… Вот с таким настроением она отправилась встречать 1995 год… это было всего за семнадцать дней до событий, приведших к гибели мужа!..

Еще посреди программы какая-то разнузданная танцовщица из кордебалета, запрыгнув к Тимуру на колени, поцеловала его в голову. На виске остался след красной помады. Все замерли, опасаясь, что Хлебникова «сотрет ее в порошок» прямо под столом. Что бы отвлечь и разрядить обстановку Саша постарался свести все на шутку:

— Тимурище! Как она тебя пометила!..

17 января две пули попали именно в то место, где остался след от красной помады.

В декабре Хлебникову становятся известны подробности бизнеса Волошина, касающихся финансирования СП «Русджет». Ему в руки попадают документы, свидетельствующие о том, что глава «МАРВОЛ», помимо махинаций с правами собственности на российскую военную технику, вел еще, как я уже упоминал, и двойную бухгалтерию по самому контракту: юаровцы оплачивали работы завода им. Климова по одним расценкам, тогда как сам завод за работу получал от Волошина значительно меньшие суммы.

К тому же у Тимура Илларионовича появились основания подозревать, что Волошин может обмануть и его лично, в чем не ошибся. Не хочется никого обвинять огульно, но знаю по опыту, мотивы преступлений всегда складываются из комплекса причин, обоснования которых, как правило, различны…

Наконец, мы подошли к моменту, когда в декабре контракт с Хлебниковым закончился. Мы уже знаем причину, по которой он соглашается продолжить работу. Согласившись, Тимур прет как слепой, глухой, безумный, считая другое решение для себя неприемлемым.

Главе семьи кажется, что март, в крайнем случае, апрель станут для него виртуальной границей, за которой риск пропадал, оставляя только спокойную жизнь, оставляющую сегодняшние переживания за бортом памяти. Мнение, которое он ежедневно усиленно выстраивает, чуть ли не заново, чтобы успокоиться самому и успокоить супругу, основывается на своем мировоззрении, понятиях о долге, профессиональных обязанностях, где-то на тщеславии, при этом он «созидатель», не имеющий ничего общего с сознанием «разрушителя» Пылева.

Как часто мы говорим, что нельзя мерить других по себе, имея в виду плохое в окружающих по сравнению со своим внутренним, которого не замечаем. А ведь это касается и обратного сравнения. Взвешивая в предположениях о возможных решениях и поведении посторонних людей, мы соизмеряем с собой: как бы я поступил, часто останавливаясь на таком решении, которое устроило бы себя самого. Индивидуальность же каждого, неважно, плохая — хорошая, добрая — злая, любая, на то и индивидуальна, что бы остаться не повторенной…

К этому времени происходит первый мой разговор с Андреем Пылевым, долгий, откровенный, вызванный желанием выжить для него, что возможно, как оказалось, только через объяснения многого мне. В длительно беседе мы не в состоянии удовлетворить взаимный информационный голод, хотя в основном говорит он, я слушаю, но то, что я внимателен, спокоен, не стремлюсь встать на сторону Гусятинского, который все больше и больше выглядит неприглядным в рассказах Андрея, его успокаивает.

Через час общения я замечаю, что обработка моего разума Андреем перестает быть продуманной и осознанной, в какой-то момент он срывается — так сыграть нельзя, и, выдавая все подробности, предъявляет все бумаги, документы, платежки, письма, отснятые копии допросов Григория, которые Пылевы пытаются выкупить. Массив настолько большой, что становится понятным — доля правды в этом не просто есть, она огромна и сомнению не подлежит.