Алексей Шерстобитов - И киллеру за державу обидно

Леха уже решил, с какой стороны машины подойдет, и через какой именно фрагмент бокового стекла будет целиться и стрелять. Отсюда, сверху, глядя сквозь стекло окна лестничного пролета подъезда, этот выбор казался правильным и удобным, но как получится на самом деле, не знал никто. «А вдруг этот грузин в самый неподходящий момент повернется в мою сторону и все поймет?! Плевать! Буду стрелять! А если не попаду, ведь столько раз уже мазал? А может тогда пройду мимо, сделав вид, будто ищу собаку, а потом развернусь… Ага… А он снова посмотрит… Да пошел он, все равно застрелю… а если что, «Мясной» добьет! Да и с чего ему смотреть-то, я же со спины подойду… А если дети, баба? А что баба? Саныч сказал валить с «прицепом», значит, сами виноваты — сейчас богатая жизнь — всяк риск! А не стрельнешь, самого завалят — Олег Александрович никогда не шутит, сколько раз уже это видел! Главное не останавливаться и не думать, вытащил — выстрелил — ушел…».

Ровно в это же время на даче Хлебникова, где сейчас были родители Тимура вместе с его собакой, красным доберманом Боссом, призером всех выставок, считавшего своим главным хозяином именно главу семьи, пес неожиданно занервничал. Каким образом эти замечательные и преданные животные чувствуют приближение опасности, которая обязательно приведет к трагедии? Странно, ведь киллеры не первый раз ожидали указанную им «мишень», но именно сейчас впервые забеспокоился «друг человека». С каждой минутой его напряжение возрастало. Через пять он кидался на дверь, через десять ломал зубы о косяки, вис на ручке, пока не вырвался на улицу.

Пожилые люди, испугавшись, предположили бешенство, сторонились, звонили хозяевам, терялись, не зная, что предпринять.

На свежем воздухе Босска носился, врезаясь в ворота, прыгал на деревья, бился в двери. Вбегая в дом, подбегал к людям, «звал» их, требовал действий, но молчал, лишь иногда поскуливая. Так продолжалось час…

8.40. Москва, квартира Хлебникова. Годовалый Георгий уже насытился. Тимур, договорив по телефону с Левой Шумахером, сам принялся за еду, вкушая не спеша, будто желая прочувствовать вкус каждого кусочка во рту последний раз, на деле жуя, глядя в одну точку, совсем ничего не чувствуя — всю голову занимали сказанные вчера слова Головина о неизбежности смерти в случае оставления ситуации в прежнем состоянии. Семья как-то оставалась за рамками происходящего, лишь настоящее, пробивающееся неожиданно, сквозь эти думы, встряхивало его, заставляя говорить первые слова фраз почти криком.

Они позавтракали в ожидании Джулии, полагая, оставив ее с сыном, вместе доехать до офиса «Русджета», там пересев на машину с водителем, отправиться за покупкой нескольких коробок с детским питанием, овощей, фруктов на время командировки мужа — матери одной с детьми это представлялось неудобным.

Двадцать минут ожидания оказались тщетны. В 8.59. ничего не изменилось — Господь давал время, снова и снова, возвращая Тимура ко вчерашнему разговору с Головиным, наталкивая на принятие правильного решения, но часто ли мы пользуемся этими бесценными дарами?!

Происходящего с мужем не могла не чувствовать Надя. Как же потом она корила себя за то, что не взяла что-то тяжелое и не ударила этим по голове, отключив на пару часов, или не сделала какой-нибудь укол, не соблазнила, да мало ли что, хоть бы не пошла за день в полицию — ах, как мы любим сослагательным наклонением пытать себя, когда нужно жить! Интуитивно любая любящая женщина прикрывает своими телом возлюбленного, но жизнь и сопротивление супруга возвращает всегда к реалиям, погружая в суету настоящего:

— Тимур, малыш сейчас уснет по графику режима. Давай я его положу в «конверт» теплый, пусть поспит в машине в детском креслице, а мы пока сделаем все дела? А Джулия… пусть ждет под дверью. Просила же вчера — не опаздывать!.. — Пауза была сначала ответом, притом что ничего в мужчине не поменялось. Он не мог отказаться или освободиться от захвативших полностью мыслей, лишь выглядывал из них:

— Нет, давай сделаем так: я поеду в офис сейчас один. Овцу эту ждать не буду. Ты уложи ребенка, одевайся. Я доеду до «Русджета» и оттуда пришлю машину за тобой. Надеюсь, она (Джулия) появится…

— Ну, Тимур! Ты надолго уедешь завтра. Я хочу с тобой!..

Воздух снова разрядил жесткий окрик, говорящий о том, что пришлось, выпрыгнув из вчерашнего разговора, вернувшись в реальное ожидание смерти:

— Я сказал «НЕТ»!.. — Очень быстро приходит разочарование в такие минуты от своей слабости, но слабость ли это? Если несдержанность в моменты ощущения безисхода, касаются только тебя — это дело страха и ужаса одного человека, то захватывающая всю семью в «плен» безысходность будто специально, гипертрофируя переживание за каждого любимого ее члена, в этом месиве мыслей, идей, воспоминаний — сущий все поглощающий ад, касающийся всех, перебирающийся вслед за словами, взглядами, прикосновениями.

Опомнившись и будто ощутив впервые нахлынувшее чувство к этой женщине, как было много лет назад, Тимур постарался успокоить:

— Ну прости меня… Нет… Ну вот что за характер — зачем ребенка по морозу таскать? Пусть дома останется — ЦЕЛЕЕ будет. Посмотри, что за окном… — «Целее» он сам произнес, даже не отдавая себе отчета. И что он имел в виду фразой: «посмотри, что за окном»? Мороз? А за окном уже ждали убийцы…

Все вдруг стало второстепенным: подчиненные, идеи, планы, отношения, переживания о неувязках, данные обещания, любовница «на час», все-таки совратившая его в этом плещущем лавой вулкане страстей, пролетевшая бумажным корабликом по поверхности грязного потока соблазнов, плеснувшая в душу едким, не отмывающимся послевкусием предательства — южный характер мужчины иногда давал сбои совершенно немотивированно, глупо, незачем…

Всего лишь в каком-то мгновении в эти минуты находились Нади и младенец от своей гибели. Эти слова мужа и отца как бронежилетом прикрыли их от пуль, предназначенных только ему одному, хотя и он мог избежать этого. Мать не вынесла годовалого малыша на улицу, благодаря чему оба «до кучи» не попали под пули вместе с Тимуром — это на самом деле и стало тем самым «целее»…

Что я чувствую, выводя эти строки? Я сочувствую жене, вот-вот должной потерять мужа; сыну, лишающемуся отца, непрожитой, быть может, в счастье, оборванной безвременно чужой жизни, а быть может, она со временем изменилась бы с окончанием этого самого счастья, ведь все, что имеет начало, всегда преследует конец! Супруг, потерявший вторую половину, навсегда остается в том самом месте, в котором произошла потеря, перенося интонации этого времени на оставшуюся жизнь, совсем не предполагая, что она могла бы измениться через год, два, десять. Возможно, семья, разрушившись, своим неестественным часто окончанием, потушила бы и это счастье, благодаря чему потеря мужа воспринималась бы по-иному…