Василий Ершов - Раздумья ездового пса

Помню, как-то, намаявшись ночью по задержке, рулили мы утром на старт в лучах зари. Пионерским салютом мы солнце не встречали: прочитав контрольную карту на рулении и проконтролировав выпуск закрылков, Филаретыч упал на пульт и спал все те долгие три минуты, пока мы подруливали к исполнительному старту. А я тянул секунды: надо уже было включать обогрев ППД и читать раздел контрольной карты «На предварительном старте», а штурман досматривал сон. И жалко было будить. Но прозвучала команда, Витя заученно щёлкнул тумблерами, чётко отдолдонил пункты карты; через две минуты мы неслись по полосе: «Двести двадцать! Двести сорок! Рубеж! Подъем!»…

К июлю лишний вес, набранный во время зимнего обжорства и неподвижности, начинает сбрасываться. Подтягиваются и начинают позванивать нервы. Выходных мало, их почти нет. Общения дома тоже почти нет; желания сводятся к душу и сну. Тяжёлой кувалдой повисает временная летняя импотенция. Сил никаких нет. Ощущение полуболезни, вонючий пот; сам себе противен, все через силу…

В таком состоянии человек должен обеспечивать в небе безопасность полётов и принимать мгновенные ответственные решения.

Вот так обходилась лётному составу перевозка тех ста сорока миллионов пассажиров в год.

Вокзалы полны людей. У стоек регистрации длинные очереди. На юг летят беленькие, с юга — смугленькие. Толпы встречающих. Идёшь как сквозь строй, в форме, в сбитом на ухо картузе; руки оттягивают коробки. Косые взгляды, негромкий, но чтобы услышали, говор за спиной:

— Эти лётчики… вечно голодные…таскают…

Хочется ответить: «Я ж не ворую, как ты».

Скорей глянуть в план: эх…завтра снова в рейс. А обещали вроде выходной…Три русских слова. Договариваемся, кто завтра повезёт экипаж на вылет на своей машине. Ездить каждому на своей — накладно; возим по очереди, у кого та машина ещё есть. У кого нету, сбрасываются на бензин. Это воры, те, кто за нашей спиной негромко комментировали, — те ездят на своих. машинах.

Потащили коробки на стоянку. Загрузили, поехали по домам. Гляжу в зеркало: спят ребята друг у друга на плече. Умаялись.

Когда я шёл в авиацию, когда я рвался на лайнер, я об этом не думал. Лишь бы добраться. Мечта жизни.

Ну, сбылась мечта. Летаю я на лайнере. Летаю и летаю. И летаю, и летаю, и летаю. И снова, и снова, и опять. Без выходных, без проходных…

Нет, тут что-то не так. «Чёрная икра» — ложками, навалом. Уже отрыгивается. Скоро я буду блевать ею.

Оказывается, остановить процесс невозможно. Ты как проколотая камера: тебя накачивают, и накачивают, и накачивают…этой «чёрной икрой», лакомством этим… а из тебя воздух выходит, и выходит, и выходит, и ты такой, полунадутый-полусморщенный; но движение возможно только с этой подкачкой и только вперёд. Как говорят, «система — ниппель: туда дуй, а назад… извините».

Приходишь в эскадрилью после очередного острого разговора с женой.

— Я устал. Дайте чуть отдохнуть… жизни нет.

— Извини, брат. Ты сюда сам пришёл? Рвался? Добровольно? А кто тебе говорил, что здесь легко? Не тянешь — иди на пенсию, ты её заработал.

Или икра ложками, через силу, или пустой картофельный суп… диетический. Выбирай. Да чего выбирать-то… но будьте же людьми, дайте, ну, хоть три дня…

— Ладно. Вот тебе Камчатка на три дня: там и отдохнёшь. Съездишь на Паратунку, искупаешься в радоновом источнике…способствует… Извини, больше дать нечего.

А я ж только из Львова, из Одессы, или сидел неделю в Москве, дёргал ночами оттуда Мирный с Полярным. Сидишь на той Камчатке, спишь днём, а по ночам в карты режешься от безделья. А дома все ревмя ревёт без хозяина. Сиди, грызи подоконник, ревнуй жену…

Господи…если бы случайно узнал, что у меня есть «дублёр»…да я бы за его здоровье свечку в церкви поставил.

Июль. Жара, грозы, горячий бетон перронов, светлые бессонные северные ночи, беготня по южным рынкам, коробки, корзины с вишней, сон урывками…

К концу месяца отчётливо осознаешь: ты изнасилован этой работой.

К августу лица у лётчиков стареют. Накладывается загар: все-таки в Сочи-то мы за лето несколько раз попадаем, окунаемся в море, валяемся на пляже.

— Жалуется он. Да люди год копят на ту поездку — и паровозом, — чтобы в то море окунуться, а он — несколько раз… на халяву. И правда, зажрались лётчики. Такое разнообразие… а тут — каждую ночь со своей законной, одно да потому…

Мне к августу не надо ни законной, ни незаконной. Хоть в гарем меня затолкай, хоть на роскошную грудь уложи — мне лишь бы помягче под щекой… а впрочем, хоть как, лишь бы спать, спать, спать!

Я всеми клеточками ощущаю, как такой образ жизни разрушает меня. И в радость обладания сбывшейся мечтой льётся тонкой струйкой холодный, трезвый яд расплаты.

Я начинаю кожей понимать, почему лётчики долго не живут. Почти зримо представляю, как в моих расслоённых развратом тканях прорастают щупальца смертельной болезни. Вот такой образ жизни — ракообразующий.

Но… у нас тройной запас прочности. Пока иммунная система борется. Это осенью навалятся болячки, которые мы будем лечить подпольно, скрываясь от наших лётных медиков. Да они объективно и так все видят. На квартальном медосмотре: «Жалоб нет? Распишитесь вот здесь, пожалуйста».

Не может нам медицина помочь. Нас в молодости тщательно отобрали, просеяли, а теперь мы только под наблюдением.

Нет, конечно, можно пожаловаться. Тогда пустят по всем кругам экспертно-медицинского ада. Кто ж возьмёт на себя просто так ответственность — допустить к полётам пожаловавшегося лётчика. Пока каждому врачу не предоставишь «обтекатель», чтобы он снял с себя ответственность, — справку, отчёт о процедуре, снимок, — он не примет решения допустить тебя к полётам. Да и потом, собравшись вместе, они ещё и ещё раз сгоняют тебя на консультацию к узким специалистам, прежде чем допустят. А это ж все нервы.

Себе дороже жаловаться. Стисни зубы, перетерпи.

Филаретыч мой летал со сломанным ребром, молча кряхтел и терпел. Вам не приходилось случайно летать со сломанным ребром? Вам странно? Надо было. Так сложились обстоятельства, что нельзя было уходить на больничный: обошлось бы гораздо дороже. Само зажило. Ну, потаскали мы за него тяжеленный, контровочной проволокой прошитый штурманский портфель. И один ли он так?

«Солнце светит и палит. В отпуск едет замполит». Командный состав имеет возможность сходить в отпуск летом. И если тебя выдвинут в кандидаты на командную должность и станут предлагать, то, налетавшись всласть в августе, ты начинаешь смотреть на предложение совсем под другим углом, чем в январе.

Летом погода есть везде. Начинаешь мечтать, чтоб хоть где-нибудь закрылось — и ты пошёл бы спать в профилакторий. Хоть бы машина сломалась и застряла — и ты пошёл бы спать в профилакторий. Хоть бы топлива не подвезли — и ты пошёл бы спать в профилакторий. Хоть бы маленькое землетрясеньице, самум, ураган, тайфун, сирокко, изверженьице вулканчика какого захудалого… И ты пошёл бы спать, спать, спать в вожделенный профилакторий…