Брайан Стивенсон - Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил

– Пожалуйста, прошу вас, помогите мне вывести отсюда этих людей. Пожалуйста! – забормотала она.

Я опасался, что дела примут неприятный оборот, но никак не мог придумать, что с этим делать. Трудно ожидать, будто люди просто спокойно расстанутся с любимым человеком, чтобы его могли казнить. Я хотел бы что-то сделать, чтобы ситуация не вышла из-под контроля, но чувствовал себя совершенно бессильным.

К этому времени жена Герберта начала громко повторять:

– Я тебя не оставлю!

За неделю до казни Герберт высказал необычную просьбу. Он сказал, что, если его казнят в назначенный день, ему хотелось бы, чтобы тюремная администрация включила гимн «Старый обветшалый крест» в момент, когда он пойдет на электрический стул. Мне было несколько неловко поднимать этот вопрос в разговоре с администрацией, но, к моему крайнему изумлению, они легко согласились удовлетворить просьбу.

Помнится, в моем детстве этот гимн всегда пели в самые мрачные моменты богослужений, во время воскресных причастий и в Страстную пятницу. Мало найдется на свете гимнов, наполненных столь же глубокой печалью. Сам не знаю, что побудило меня начать напевать его без слов, когда в вестибюль за комнатой свиданий стали входить новые охранники в форме. Этот гимн словно бы мог чем-то помочь. Вот только чем?..

Через пару мгновений родственники Герберта начали подхватывать мелодию. Я подошел к жене Герберта, по-прежнему крепко обнимавшей его, тихо всхлипывая, и шепнул ей:

– Мы должны отпустить его.

Герберт увидел выстроившихся снаружи сотрудников тюрьмы, мягко отстранился от женщины и попросил меня увести ее из комнаты.

Жена Герберта вцепилась в меня и истерически рыдала, пока я выводил ее в коридор. Ее родственники, плача, потянулись за нами. Все это надрывало душу, и у меня самого на глаза наворачивались слезы. Но я не заплакал, продолжая петь без слов.

По договоренности с тюремной администрацией я должен был вернуться в камеру смерти примерно через час, чтобы быть с Гербертом перед казнью. Хотя мне уже приходилось работать с несколькими заключенными, которым назначили дату исполнения приговора, никогда прежде я не присутствовал при исполнении приговора. В тех делах, где я защищал осужденных в Джорджии, мы всегда добивались приостановки казни. При мысли о том, что мне предстоит собственными глазами увидеть, как человека убивают разрядом электрического тока, сжигают заживо, меня охватывала все бо́льшая нервозность. Я был настолько сосредоточен сперва на попытках добиться отсрочки, а потом на словах, которые нужно было сказать Герберту по приезде в тюрьму, что просто не успел задуматься, что мне предстоит быть свидетелем казни. Мне больше не хотелось там находиться, но я не мог бросить Герберта. Оставить его наедине с людьми, которые хотят его смерти? Эта мысль заставила меня понять, что я не могу позволить себе отступить. Вдруг стало невероятно жарко, словно из помещения выкачали весь воздух. Сотрудница тюрьмы подошла ко мне после того, как я проводил родственников Герберта к выходу, и шепнула на ухо: «Спасибо!» Меня поразило, что она отнеслась ко мне как к сообщнику, и я не нашелся с ответом.

До казни осталось менее тридцати минут, и меня отвели в помещение рядом с камерой смерти в глубине тюрьмы, где держали Герберта до того момента, когда его посадят на электрический стул. С тела сбрили все волосы, чтобы обеспечить «чистую» процедуру. После катастрофически жестокой казни Эванса так и не было ничего сделано, чтобы усовершенствовать конструкцию электрического стула. Я вспоминал безобразно проведенную месяцем раньше казнь {42}Хораса Данкинса – и все больше мрачнел. Я старался разузнать, что должно происходить во время казни; у меня еще оставались какие-то иллюзии, будто я смогу вмешаться, если что-то будет сделано неправильно.

Лицо Герберта отражало намного больше эмоций, чем прежде, когда я видел его в комнате для свиданий. Он выглядел потрясенным, было ясно – он подавлен. Должно быть, ему пришлось пережить унижение, когда его брили перед казнью. В его взгляде читалась тревога, и когда я вошел в камеру, он схватил меня за руки и спросил, можем ли мы помолиться. И мы стали молиться. Когда молитва завершилась, он повернулся ко мне со странно отсутствующим выражением.

– Знаешь, приятель, спасибо тебе. Я знаю, тебе тоже нелегко, но я благодарен за то, что ты меня отстаивал.

Я улыбнулся и обнял Герберта. Его лицо снова омрачила нестерпимая тоска, и он продолжил:

«Это было так странно. За эти четырнадцать последних часов моей жизни столько людей спросили, чем они могут мне помочь, сколько меня не спрашивали за все годы, пока я жил».

– Это был очень странный день, Брайан, очень странный. Большинству людей, у которых все в порядке, не приходится весь день, последний день своей жизни, думать о том, что вот теперь их точно убьют. Это совсем не то же, что во Вьетнаме… намного страннее.

Он кивнул в сторону чиновников штата и сотрудников тюрьмы, которые нервно мялись поодаль.

– И для них это всё тоже странно. Весь день люди спрашивали меня: «Что я могу сделать, чтобы помочь тебе?» Когда нынче утром я проснулся, они подходили ко мне: «Принести тебе завтрак?» В середине дня они подходили ко мне: «Принести тебе обед?» И так весь день: «Что мы можем сделать, чтобы помочь тебе?» Сегодня вечером: «Что ты хочешь на ужин? Как нам тебе помочь?» «Тебе нужны марки для писем?» «Водички не желаешь?» «Хочешь кофе?» «Принести тебе телефон?» «Как нам тебе помочь?» – Герберт вздохнул и отвел взгляд. – Это было так странно, Брайан! За эти четырнадцать последних часов моей жизни столько людей спросили, чем они могут мне помочь, сколько меня не спрашивали за все годы, пока я жил. – Он посмотрел на меня, лицо исказила гримаса растерянности.

Я снова, в последний раз, надолго заключил Герберта в объятия, не переставая думать о его словах. Я думал обо всех смягчающих обстоятельствах, связанных с его детством, которые так и не удосужились рассмотреть суды. Я думал обо всех травмах и трудностях, которые он привез домой из Вьетнама. И не мог не задаваться вопросом: где были все эти люди, когда они действительно ему требовались? Где были все эти желающие помочь, когда Герберту было три года и умерла его мать? Где они были, когда ему было семь лет, и он пытался прийти в себя после физического насилия? Где они были, когда он был подростком и у него возникли проблемы с наркотиками и алкоголем? Где они все были, когда он вернулся из Вьетнама травмированным инвалидом?

Я видел, как установили в коридоре кассетный магнитофон и как один из сотрудников принес кассету. Печальные аккорды «Старого обветшалого креста» как раз начинали звучать, когда охранники уводили Герберта от меня.