Брайан Стивенсон - Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил

К концу десятилетия некоторые судьи стали открыто критиковать порядок рассмотрения дел со смертными приговорами. Главный судья Уильям Ренкист призывал наложить ограничения на апелляции по смертным приговорам и бесконечные попытки адвокатов прекратить или отсрочить казни. «Давайте уладим этот вопрос» {40}, – слова, произнесенные им на одном мероприятии коллегии судебных адвокатов, стали знаменитыми. Окончательность, а не справедливость, стала новым приоритетом в юриспруденции смертной казни.

Первые две недели после первого разговора с Гербертом Ричардсоном я лихорадочно пытался добиться отсрочки казни. Хотя процесс уже зашел очень далеко, я надеялся, что нам это удастся, когда увидел в деле Герберта некоторые существенные пробелы. Его вина не подлежала сомнению, но имелись убедительные причины, по которым случившееся не должно было рассматриваться как дело об убийстве, караемом высшей мерой наказания, – и это сверх отсутствия у обвиняемого конкретного намерения убить. И даже если не обращать внимания на эту часть, имелись сильные доказательства в пользу того, что смертную казнь не должны были применить, учитывая травму Герберта, его службу в армии и трудности, пережитые в детстве. Ни одно из этих убедительных смягчающих обстоятельств не было представлено в суде, хотя это обязательно нужно было сделать. Смертный приговор до́лжно выносить по справедливости, только после тщательного рассмотрения всех причин, по которым смерть может не быть приемлемым наказанием, а в деле Герберта этого не случилось. Я все сильнее убеждался: смертная казнь ожидала Герберта только потому, что он оказался легкой добычей. Ему неоткуда было получить помощь, и его с легкостью приговорила система, которой не было дела до точности соблюдения законодательных требований, предъявляемых к смертным приговорам. Меня глубоко расстраивала мысль о том, что, если бы Герберт вовремя получил надлежащую помощь, он не сидел бы сейчас в тюрьме смертников в ожидании даты казни, до которой оставалось меньше двух недель.

Я просил несколько судов отсрочить казнь Герберта, приводя как основания неэффективные действия его адвоката, расовую предубежденность, проявленную на слушании в суде первой инстанции, подстрекательские замечания обвинителя и непредставление смягчающих обстоятельств. И каждый из этих судов отвечал мне: «Слишком поздно». Мы добились слушания в суде в Дотане, где я пытался представить доказательства того, что взрывное устройство, собранное Гербертом, должно было взорваться в определенное время. Я нашел специалиста, подтвердившего, что бомба была с часовым механизмом и не предназначалась для убийства при контакте. Я понимал, что суд, скорее всего, придет к выводу, что это доказательство следовало представить еще в ходе следствия или на более ранних стадиях судопроизводства, но надеялся убедить судью.

Герберт был в суде вместе со мной, и мы оба сразу же увидели отсутствие интереса на лице судьи. Это еще сильнее встревожило Герберта. Он начал шептать мне на ухо, умоляя заставить эксперта, вызванного для дачи показаний, говорить такие вещи, которые на самом деле выходили за пределы сферы знаний этого человека. Ричардсон становился все придирчивее и начал отпускать замечания, которые слышал судья. Тем временем судья продолжал упирать на то, что эти доказательства – не вновь обнаруженные, что их следовало представить на слушании в суде первой инстанции, и поэтому они не создают оснований для отсрочки казни. Я попросил его объявить краткий перерыв, чтобы попытаться утихомирить Герберта.

– Эксперт не говорит того, что мне от него нужно! – Герберт панически задыхался. Он хватался за голову и говорил, что у него сильно болит голова. – Я не собирался никого убивать, и он должен это объяснить! – восклицал он.

Я пытался успокоить его:

– Мистер Ричардсон, мы это уже обсуждали. Эксперту не позволено говорить о вашем психическом состоянии. Он свидетельствует, что бомба должна была сдетонировать в определенный момент, но никак не может объяснять вашу мотивацию – суд этого не позволит. Он никак не может об этом говорить.

– Да они вообще не обращают внимания на то, что он говорит, – печально возразил Герберт, потирая виски.

– Я вас понимаю, но помните: это только первый шаг. Мы не ждали многого от нынешнего судьи, но это-то и поможет нам в апелляции. Я понимаю, вас это расстраивает…

Он в тревоге взглянул на меня, потом, смиряясь, вздохнул. До конца слушания Ричардсон сидел с угрюмым видом, опустив голову, и это разрывало мне сердце сильнее, чем когда он спорил и пребывал в смятении.

Поскольку на тот момент я еще не нанял адвокатов, со мной не было помощника, который сидел бы рядом и помогал управляться с документами или общался с подзащитным во время слушания. После окончания суда Герберта заковали и отправили обратно в тюрьму для смертников, раздосадованного, разочарованного и несчастного. Я испытывал почти такие же чувства, собирая вещи и выходя из зала суда. В этот момент я жалел, что рядом нет человека, вместе с которым можно было бы подвести итоги, оценить, действительно ли представленные нами материалы могли дать основания для отсрочки. Я не рассчитывал, что местный судья вынесет постановление о приостановке казни, но надеялся, что апелляционный суд признает: это убийство не было преднамеренным, и для решения об отсрочке нет препятствий. Учитывать приходилось столь многое, что я никак не мог объективно оценить, достаточно ли мы представили доказательств, чтобы действительно изменить картину этого дела. А главное, меня терзало чувство вины из-за того, что я оставил Герберта в таком смятенном состоянии.

Собираясь выйти за дверь, я увидел группу чернокожих женщин и детей, сгрудившихся в задней части зала суда. Семь или восемь из них пристально разглядывали меня. Слушание состоялось во второй половине дня, и после него уже не было ничего запланировано. Мне стало любопытно, кто эти люди, но, честно говоря, я слишком устал, чтобы заинтересоваться всерьез. Я улыбнулся и кивком поприветствовал трех женщин, которые, казалось, приклеились ко мне взглядами. Они восприняли это как разрешение и подошли, когда я уже почти шагнул одной ногой за порог.

Женщина, которая заговорила со мной первой, казалась нервной и несколько испуганной. Она нерешительно промолвила:

– Я мать Рины Мэй… мать жертвы. Они говорили, что помогут нам, но так и не помогли. Мэри Линн теперь плохо слышит, у нее проблема со слухом после того взрыва бомбы, а у ее сестры проблемы с нервами. И у меня тоже. Мы надеялись, что вы нам поможете.

Видимо, ошеломленное выражение моего лица побудило ее пояснить: