Брайан Стивенсон - Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил

– Нужно не терять надежды, Минни.

– Я всегда говорила людям, что никакая ложь не бывает вечной, а ведь это с самого начала было одной большой ложью! – заявила она.

Я не совсем понимал, что делать с ожиданиями родственников Уолтера. Мне казалось, я должен быть тем самым скептиком, который подготовил бы их к худшему, хоть и призывал надеяться на лучшее. Эта задача лишь прибавляла в сложности по мере накопления опыта во все новых делах: тонкостей, из-за которых все могло пойти наперекосяк, было несметное число. Но со временем я все отчетливее осознавал, как важно, добиваясь правосудия, не терять надежды.

Я поднимал тему надежды в своих выступлениях перед небольшими аудиториями. Особенно мне полюбилось цитировать слова Вацлава Гавела, великого чешского лидера, который говорил, что надежда была тем единственным, в чем нуждались люди, переживавшие трудности в Восточной Европе в эпоху владычества Советов.

По словам Гавела, люди, боровшиеся за независимость, хотели от других государств денег и признания; они хотели более активной критики советской империи со стороны Запада и большего дипломатического давления. Но Гавел говорил {109}, что все это были вещи, которых они хотели ; но единственная вещь, которая была им нужна – это надежда. Не та надежда, которая «журавль в небе», не предпочтение оптимизма пессимизму, а «направленность духа». Того рода надежда, которая создает готовность встать на безнадежную позицию и быть свидетелем, которая позволяет верить в лучшее будущее даже перед лицом агрессивной силы. Того рода надежда, которая делает человека сильным.

Гавел говорил как раз о том, что требовалось нашей работе. И дело Уолтера нуждалось в надежде больше, чем большинство других. Поэтому я не стал расхолаживать Минни. И так мы продолжали надеяться – вместе.

23 февраля, почти через шесть недель после получения отчета ABI , мне позвонила секретарь суда, сообщившая, что апелляционный суд по уголовным делам вынес постановление по делу Макмиллиана и что мы можем с ним ознакомиться.

– Вам понравится, – загадочно присовокупила она под конец.

Я со всех ног побежал в суд, и к тому моменту, как был готов прочесть постановление на тридцати пяти страницах, у меня перехватывало дыхание. Секретарь была права. Постановление отменяло осуждение и смертный приговор Уолтера. Суд не сделал вывода о том, что он невиновен и должен быть освобожден, но вынес постановления в нашу пользу по всем остальным пунктам и распорядился провести новое судебное разбирательство. Пока мы не победили, я даже не представлял, насколько сильно боялся поражения.

Я сел в машину и помчался в тюрьму, чтобы лично сообщить Уолтеру новости. Рассказывая, я внимательно наблюдал за его реакцией. Он откинулся на спинку стула и ответил мне знакомым смешком.

– Ну, – заговорил он неторопливо, – знаешь, это хорошо. Это хорошо!

– Хорошо? Да это великолепно!

– Да, великолепно. – Уолтер улыбался, и в его улыбке теперь была такая свобода, какой я ни разу прежде не видел. – Эх, приятель, не могу поверить, я просто никак не могу в это поверить… ффу-ух!

Потом его улыбка угасла, и он стал медленно покачивать головой.

– Шесть лет, целых шесть лет прошло. – Он отвел взгляд в сторону, на лице появилось выражение боли. – Эти шесть лет – все равно что все пятьдесят. Шесть лет – просто фьють, и нету. Я так боялся, что они меня убьют, что даже не думал о том времени, которого лишился.

Встревоженный вид Уолтера отрезвил и меня.

– Я понимаю, Уолтер, и мы все еще не добились цели, – ответил я. – Это постановление всего лишь дает нам новое слушание в суде. Учитывая то, что сказали следователи ABI , мне не верится, что они снова попытаются тебя засудить, но разумное поведение невозможно гарантировать, когда имеешь дело с этими людьми. Я постараюсь вернуть тебя домой настолько скоро, насколько это будет в человеческих силах.

При мысли о доме у Уолтера поднялось настроение, и мы начали разговаривать о тех вещах, о которых было слишком страшно говорить все это время – с тех пор, как мы познакомились.

«Эти шесть лет – все равно что все пятьдесят. Шесть лет – просто фьють, и нету. Я так боялся, что они меня убьют, что даже не думал о том времени, которого лишился».

– Я хочу встретиться с каждым человеком из тех, кто помогал мне в Монтгомери, – говорил Уолтер. – И хочу повсюду ездить вместе с тобой и рассказывать миру о том, что со мной сделали. Есть ведь и другие люди, такие же невиновные, как я. – Он помолчал и снова заулыбался. – Приятель, и еще я хочу вкусно поесть! Я так давно не ел по-настоящему хорошей еды, что даже не могу припомнить ее вкус.

– Все, что пожелаешь, я угощаю! – с гордостью произнес я.

– Судя по тому, что я слышал, у тебя денег не хватит на ту еду, которую я хочу! – поддразнил он. – А я хочу стейк, курицу, свинину… может, еще славно зажаренного полосатика.

– Полосатика?

– Ой, да не делай вид, что не знаешь, о чем речь. Ты же понимаешь, что я говорю о жаренном на гриле еноте. Нечего тут говорить мне, что ты никогда не пробовал славного жареного полосатика, я ведь знаю, что ты вырос в этих местах – так же, как и я. Сколько раз бывало, мы с двоюродным братом едем, енот перебегает дорогу, и он говорит: «Останови машину, останови машину!» Я останавливался, он выскакивал, мчался в лес и через пару минут возвращался с пойманным енотом. Мы везли его домой, свежевали и жарили мясо на сковородке или на гриле. Чува-а-ак… да о чем ты говоришь вообще?! Вот какая была славная еда…

– Да ты, должно быть, шутишь! Я действительно вырос в этих местах, но никогда не охотился на диких зверей в лесах, чтобы приволочь их домой и съесть.

«Скажите Уолтеру, что, пожалуй, ему не следует сюда возвращаться. Просто слишком много всей этой гадости. Стресс, сплетни, ложь – все вот это вот».

Мы расслабились, и разговор то и дело прерывался взрывами смеха. Нам и прежде случалось смеяться – чувство юмора никогда не покидало Макмиллиана, хоть он и провел шесть лет в тюрьме для смертников. И его дело давало Уолтеру немало пищи для остроумия. Мы часто разговаривали о ситуациях и людях, связанных с расследованием, которые, несмотря на весь причиненный ими вред, все же самой своей абсурдностью смешили нас. Но сегодняшний смех был совсем иным. Это был смех освобождения.

Я возвращался в Монтгомери и думал о том, как ускорить освобождение Уолтера. Я позвонил Томми Чепмену и сказал, что намерен подать ходатайство о снятии всех обвинений с Уолтера в свете постановления апелляционного суда и надеюсь, что он решит присоединиться к этому ходатайству или, как минимум, не будет против него возражать. Он вздохнул:

– Поговорим об этом тогда, когда все закончится. Когда вы подадите ходатайство, я свяжусь с вами и сообщу, буду ли я присоединяться. Возражать мы точно не будем.