Ехезкель Котик - Мои воспоминания. Часть 2

В этом Талмудическом обществе, в бет-мидраше, регулярно собирались пылкие миснагиды, чтобы критиковать хасидов. Пыл хасидов против миснагидов перебросился тут на миснагидов, выступающих против хасидов. Один, по имени Илиягу, внук Виленского гаона [10] По мнению Д.Ассафа, переводчика книги на иврит, речь идёт об Илиягу Вильнере, умершем в 1868 г., правнуке Виленского гаона, а не его внуке. , состоятельный молодой человек и очень учёный, был у них настоящим вождём. Он носил шёлковые и рипсовые длинные кафтаны, белые чулки и элегантные туфли. Длинные, закрученные пейсы придавали ему особый шарм. И этим внешним шармом он привлекал многих со стороны.

Миснагидом он был горячим и регулярно смеялся и издевался над хасидами и их ребе. Понятно, что я тоже был очень полезен: тоже кое-что знал о хасидах. Так я весело проводил время. Ездил каждый день молиться по утрам, а после молитвы, и особенно между послеобеденной и вечерней молитвами, я уже был среди молодых людей и работал языком, на чём свет стоит. Я им словно с неба был послан, и они мне – тоже. Все смеялись над чудесами, над цадиками, над тем, что не лезло ни в какие ворота, и каждый день критиковали ещё какую-нибудь хасидскую книгу какого-нибудь ребе.

Но была одна вещь, объединявшая талмудическую молодёжь с хасидами - это вопрос о соблюдении субботы. Существовало Общество блюстителей субботы, ставящее себе целью удерживать евреев от нарушения субботы. Обычно они объединялись в борьбе с евреями из бедных классов, на которых блюстители субботы могли больше давить, чем на богатых. Большое Общество блюстителей субботы имело свои отделения в каждом хасидском штибле, и каждый хасидский штибль делал своё дело: смотрел за тем, чтобы не торговали в субботу – не покупали и не продавали, и т.п.

Иной раз было не очень приятно смотреть, как богатый, сытый, состоящий на хлебах зятёк, набрасывался на бедную, тёмную торговку, задержавшуюся на минуту со своей корзиной. Как-то вечером, накануне Суккот Илиягу прибежал в бет-мидраш Талмудического общества, задыхаясь, как на пожар:

«Господа, торговки ещё сидят на улице и считают деньги, - крикнул он, - живо, давайте их прогоним!"

Все эти деликатные юноши тут же высыпали на улицу. Я тоже вышел посмотреть, как будут хватать торговок. Тогда ещё не было никакой канализации, женщины сидели вдоль улицы рядом на тротуаре, свесив ноги над канавой, и продавали остатки винограда и другие фрукты, нужные для праздника. Товар, по правде говоря, был несколько подпорчен, и если его не продать сейчас, он ни гроша не будет стоить. Молодые люди, тем не менее, высыпали корзины в канавы. Поднялся шум, торговки плачут и просят:

«Вон стоит покупательница, она это купит – одну минуточку!»

Но те не слушают. Я не мог на это смотреть и сказал их предводителю:

«Реб Илиягу, вы совсем не входите в положение бедных торговок и наносите им ущерб. Может, было бы правильнее сложиться и заплатить торговкам за их остатки, которые к концу праздника уже испортятся, и послать их домой. Просто взять и выбросить – это некрасиво...»

Но эти мои слова только повредили мне в их глазах. Они меня заподозрили в каком-то личном интересе.

Сделали своё дело и вернулись в Талмудическое общество. Там прочли вечернюю молитву и захотели со мной на эту тему подискутировать. Но зятьям на хлебах пора было идти домой есть, и нашу дискуссию отложили на завтра, на праздничный день. На завтра все снова пришли в бет-мидраш, и между нами состоялась дискуссия. Я высказывался полчаса, доказывая, что с бедными торговками всё-таки так поступать нельзя, и что не в этом состоит истинная набожность. С помощью дискуссии я к себе привлёк многих, которые со мной согласились, но некоторые из богачей, и среди них их вождь Илиягу, остались при своём мнении – что они поступили по закону, а я – уже несколько свернул с пути. От меня также отшатнулись некоторые особенно фанатичные. Те, которые со мной остались, стояли за меня железно, но видя, как с каждым днём меня всё больше сторонились, я понял, что учительство моё от этого эпизода пострадает. Много ли надо, чтобы испортить репутацию? И мне это нужно?

Так и случилось. Иные из тех, кто раньше соглашался - отказались дать мне детей.

В Варшаве я столкнулся с ненавистью польских евреев к литвакам, напоминающей отношения двух воюющих народов и прежде мне совершенно незнакомой. Совершит ли литвак проступок – осуждают всю Литву, и презрение к маленькому кусочку земли под названием Литва было просто неописуемо.

Раньше, перед восстанием 1863 года, принят был в Варшаве подённый учёт: всякий иногородний еврей, не прописанный в Варшаве, должен был за каждый прожитый день платить пятнадцать копеек. Понятно, что шестьдесят лет назад пятнадцать копеек было слишком большим побором, поэтому в Варшаву приезжало совсем мало литваков. Одесса тогда была единственным городом, где литваки искали работу, хотя Одесса от Литвы дальше, чем Варшава. Другого большого города, чтобы туда ехать, у литваков не было. Но даже и такое небольшое число литваков ненавистно было польским евреям, и другого слова, как литвак-свинья, у них для литваков не было.

После восстания Варшава широко открылась для евреев. Никакого побора больше не брали, и поскольку первые в то время в России две железнодорожные ветки Варшава-Петербург и Варшава-Тересполь, проходили через Литву, то понятно, что за несколько лет в город прибыло приличное число литваков, и ненависть усилилась.

За что, однако, получил литвак прозвище «свинья»? Почему не вор, не обманщик или что-то другое? Объясняется это просто. Литва – бедный район, нет там никакой промышленности, земля скудная, песчаная, помещики тоже бедные, и приезжая в Варшаву, жили литваки тоже плохо, скудно, мрачно, и что касается еды, то ели они хлеб с луком, редькой или чесноком, запивая сырой водой. И никакой разницы, много ты зарабатывал или нет. От бедной жизни литвак не отказывался, оттого и получил у польских евреев прозвище литвак-свинья.

И прозвище за ним осталось поныне, хоть литваки теперь тоже научились хорошо есть и пить, и в смысле роскоши следуют Варшаве буква в букву: очень любят украшения и театр и тратят деньги широко.

С детьми дяди я заходил в разные дома. Там всё ещё высказывались по адресу «литваков-свиней», особенно дамы. Каждая дама рассказывала какую-нибудь нелестную историю о литваках. Но одним бранным словом для литваков дело не обходилось. Для них ещё было припасено красивое прозвище «литвак-голова крестом» из-за склонности к просвещению. В то время, как польские евреи спали, и наибольшую роль у них играл ребе – у литваков возникло много маскилей с громкими, прославленными именами, зовущими сонный еврейский мир к просвещению.