Ехезкель Котик - Мои воспоминания. Часть 2

«Кто – реб Йоше? Чтоб его черти взяли!» - и он громко захохотал. Тут я понял, что в мире есть ещё другие люди, кроме наивных каменецких и брисских еврейчиков, и что надо быть осторожным.

Прибыл я в Варшаву к дяде, к тому самому обруганному реб Йоше. Явился и представился: я – из Каменца, внук гродненского раввина реб Лейзера. Дядя, реб Йоше, пожилой уже человек, поприветствовал меня, предложил сесть и стал распрашивать, как живёт его брат, каменецкий раввин, который, как я о том писал в первой части, умер в 1865-м году во время большой эпидемии холеры, то есть два года назад.

Я не хотел его огорчать рассказом о смерти брата и передал ему горячий привет от каменецкого раввина, которому я читал, чтобы он не утруждал своих больных глаз. Семья дяди, осведомлённая о смерти раввина, была мне очень благодарна за мою «белую» ложь и тепло меня приняла.

Дом дяди мне очень понравился. Сам он был мудрым евреем и часто выступал третейским судьёй. Большие богачи, миллионеры, повздорив друг с другом, приходили к нему, чтобы он их рассудил – не так, как было принято, что каждая сторона берёт себе доверенное лицо и оба выбирают арбитра, который выносит решение. Дядя решал сам.

Зарабатывал он также на сватовстве и был известным на всю страну сватом. Стоял у него железный ларец с огромными суммами денег – ассигнациями и золотом, которые дети реб Зимеля Эпштейна специально у него держали, поскольку после смерти реб Зимеля очень друг с другом воевали. Суд между ними дошёл до Петербурга, расходы на эту войну достигли более ста тысяч. Не добившись никакого толка, обратились к реб Йоше, чтобы он их рассудил.

Он с ними посидел в Петербурге и их рассудил. За такой кусок работы взял он пять тысяч рублей, и все остались довольны.

Многие приходили к нему за советом. Ни одно оформление партнёрства без него не обходилось. Спрашивали его мнения о любом деле и были уверены, что если реб Йоше одобрит партнёрство – оно продержится. И так и бывало.

В субботу вечером, на свободную голову, к дяде снова приходили богачи - обсуждать мировые проблемы. Как принято, он был большим политиканом, знаком был со всеми богачами, крупными торговцами, исключительно разбирался в характере каждого и мог предвидеть - кто из торговцев пойдёт дальше и быстрее других, а кто быстро свалится.

Как правило, он ни о ком не говорил плохо – считал, что язык надо сдерживать.

Он хорошо знал Талмуд и суждения галахических авторитетов, и его написанные на святом языке письма содержали много мудрости и блеска ума. Был он, к тому же, добрым человеком, которому нельзя было иметь при себе деньги. Стоило появиться у него нескольким сотням рублей, и кто-то как раз являлся с кислой миной – тут же он мог тому эти деньги отдать. Поэтому при появлении у него денег, жена его обычно внимательно следила за его руками - но мило, деликатно, дипломатично.

Первая жена у дяди умерла, когда он ещё был молодым. С ней он имел сына и дочь. Вторая его жена была дочерью варшавского переписчика Торы. Эта вторая жена с самой свадьбы обращалась к нему на «вы»:

«Пожалуйте, реб Йошеле, кушать... Пожалуйте, реб Йошеле, то, сё...»

Дети от обеих жён ходили вокруг него на цыпочках. Он говорил – и все дети стояли, как хасиды перед ребе. Две его дочери-барышни были очень хорошо воспитаны, и с ними было очень приятно общаться. Несколько недель, проведённых мною в доме у дяди, глубоко мне врезались в память. Я оказался словно в раю, среди красивых, добрых людей. Я всегда считал себя довольно приличным молодым человеком; но в этом доме я понял по-настоящему, что значит приличие, деликатность.

В семье дяди я понравился. Они сожалели, что я неустроен, что не имею никакого занятия. Как-то дядя сказал:

"Не знаю, подходит ли Хацкель для торговли. Он слишком для этого доверчив. Пока что-то найдётся, я бы ему советовал заняться учительством. В Варшаве есть большая нужда в меламедах-литваках. Здесь можно очень неплохо прожить меламедом», - бросил на меня дядя осторожный взгляд.

Лицо моё залилось краской. Я чувствовал, что то краснею, то бледнею.

«Учительство! – Меня как по голове ударило, - Боже мой!...»

Дядя тут же начал рассказывать разные истории о меламедах, которые в Варшаве очень прославились и перешли с учительства к большим делам, большим фабрикам, и т.п. Многие из них теперь – большие богачи. Энергичные люди в Варшаве не пропадают, только шлимазлы остаются навсегда меламедами. Меламеда здесь уважают, и стыдиться тут нечего.

Так дядя пытался сгладить тяжёлое впечатление, произведённое на меня его предложением стать меламедом. При этом он на меня снова осторожно взглянул.

Было это, однако, пропащим делом. Если дядя сказал, что быть меламедом – хорошо, я уже должен быть доволен. Но ночью я не мог заснуть, думая лишь о том, что придётся быть меламедом. Но дядя сказал, что это хорошо, и тут уж ничего не поделаешь.

«Дядя, - объявил я ему, - я буду меламедом».

«Не беспокойся, - ответил он, - твоего достоинства от этого не убудет».

И тут же, в субботу днём, мне сообщил его сын, что отец хочет проверить мои знания. Придёт один знаток и проверит. Это мне тоже не понравилось – что я – мальчик?

Деликатные люди, однако, умеют всё сглаживать, и мне дали понять, что ведь надо выяснить, какие мне подходят ученики. Возразить мне было нечего, и к тому же, я сам считал, что это правильно. Примерно через час явился «хороший еврей» - пожилой человек, и дед меня позвал в отдельную комнату. Принесли Гемару, раздел «Бава меция», еврей сразу же указал на первый отрывок о том, как двое держатся за талит – случай с одним свидетелем, с дополнениями и с комментариями Махарша. Делать нечего – я ответил, и совсем неплохо. Он тут же передал реб Йоше, что я в порядке. Дядя был рад и заявил мне:

«Ну вот - станешь варшавянином...»

Итак – учительство.

Пришлось, однако, ждать в Варшаве до после Суккот – времени, принятого для набора детей. Я бросил думать об учительстве и повеселел.

И в таком весёлом настроении часто прогуливался с сыном реб Йоше Хаим-Лейзером. Этот Хаим-Лейзер знакомил меня с Варшавой, с историей варшавских евреев, с местными обычаями, с хасидами и раввинами - дом реб Йоше был, естественно, миснагидский. Он также мне показал все местные бет-мидраши, и я с ним помолился в одном из обществ литваков по изучению Талмуда на Францисканской улице. В этом бет-мидраше молилась молодёжь из состоятельных ортодоксальных семей, получившие по шестьдесят-восемьдесят тысяч приданого. Странное впечатление произвела на меня долгополая одежда, штреймлы и закрученные пейсы. Безбородые лица молодых людей обрамляли развевающиеся, толстые, длинные пейсы, похожие на живые существа. Богатые молодые люди ходили в длинных атласных пальто, в белых чулках и туфлях. Такая молодёжь в массе встречалась на Налевках, на Францисканской ул. и на Грибной. Барышни, однако, были в декольте.