Ехезкель Котик - Мои воспоминания. Часть 2

Жена чем дальше, тем всё больше заболевала, и я только и был занят докторами и рецептами. Помню, как-то ночью был у нас доктор. Он прописал рецепт и велел немедленно приготовить лекарство. Я взял у Розенблюма лошадь и поехал верхом в аптеку в Кринки. Вернулся в час ночи. Поставил коня возле дома, стал сползать с седла, но застрял ногой в стремени. Конь был очень высокий, он побежал по двору, я упал на землю с застрявшей в стремени ногой, и конь протащил меня в таком виде по дороге. Коню, как видно, тоже не понравилось, что нечто, зацепившись, болтается у него внизу, и он стал брыкаться и бить копытами задних ног. И это тоже было довольно тяжело.

Я громко закричал, схватился у забора за столб и попытался высвободить ногу, но не смог. И так, пытаясь высвободиться, я, как типичный еврей, потерял на месте сознание.

От коня удалось избавиться: ботинок сам соскочил и остался в стремени. С полчаса я лежал без сознания. Потом пришёл в себя, стал кричать, было это рядом с домом, меня подняли, привели в чувство, протёрли тело спиртом и, выспавшись, я встал здоровым.

Однажды, когда я привёз знаменитого доктора домой, он обследовал мою корчму и простукал её стены. Стены были густо покрыты сыростью. Доктор сказал, что болезнь жены - от стен, от сырости, и если её не увезти подальше от корчмы, она не выживет. Я, откровенно говоря, не имел тогда никакого понятия о сырости и о том, что это опасно. Кто смотрит на сырость - тоже мне вещь! У нас была сухая комната, я перенёс туда постель жены, и она постепенно пришла в себя, пока совсем не выздоровела.

Розенблюм мне вернул молочную ферму, но корчма уже была не то, что прежде. Утраченных гостей я уже не смог вернуть. И я снова задумался о путешествии Макаровцы - для меня не место: Любовичева будет изводить жену рассуждениями о том, как надо надрываться на работе и экономить, экономить, экономить.

Я написал обо всём деду. Он ответил, советуя приехать в Каменец, а он уж мне достанет усадьбу. И сразу после Суккот я отправился в Каменец. Из нашей семьи там остался дядя Мордхе-Лейб с единственным сыном. Дед, как я уже писал, жил в Пруске. И из Каменца я отправился к нему. Он тогда был занят винокуренным заводом.

В то время в Гродненской губернии все винокуренные заводы были в руках евреев. На каждом заводе были часы, показывающие, сколько выходит ежедневно спирта. И перед открытием завода являлись акцизные и запечатывали казёнными пломбами все кадки и бочки. Пломб сначала было мало, но после спохватились, что воруют слишком много спирта, и пломб появилось больше. Но не потому вначале было меньше пломб, что не знали, где надо их ставить, а просто потому, что акцизные брали большие взятки и делали вид, что ничего не замечают. Постепенно дошло до трёхсот пломб на всех аппаратах завода.

Но тут начался новый вид воровства, и сами акцизные поняли, как воровать с помощью часов, как хапать спирт - но до того, как он пройдёт через часы.

Акцизные гребли золото вместе с водочными фабрикантами. Для акцизных это просто была золотая жила.

Был у нас в Каменце часовщик М., - настоящий гений по части фальшивых пломб и подписей. Он мог сделать такую чистую работу, что её обнаружить было невозможно. Он, по сути, мог бы очень хорошо подделывать золотые и серебряные деньги, но не хотел рисковать жизнью. Но тут, на заводах, он подделывал все акцизные подписи и пломбы, и акцизные об этом знали.

Он мог бы стать очень богатым, но только тем же акцизным проигрывал в карты, в которых ему сильно не везло. Он также был очень избалован и в Бриске, куда часто приезжал на несколько дней, проживал изрядную сумму.

Акцизным он помногу одалживал. Его таскали по всей Гродненской губернии, по всем заводам, и он давал разные советы - как сделать, чтобы побольше украсть спирта. Но делал всё это с ведома самых высших акцизных чинов, поскольку хотел жить спокойно, никого не опасаясь.

У деда в Пруске он устраивал такой кунц: делал дырочку в десятипудовой медной трубе, закрученной наподобие змеи. По трубе горячий спирт поступал прямо в часы. Дырочка была сделана очень ловко. В неё вставлялась трубка, и ежедневно хапалась масса спирта. Так прошёл месяц. Дед сделал неплохой гешефт, хоть имел и большие расходы. При воровстве есть всегда большие расходы. Так, например, он дал за месяц пятьдесят рублей смотрителю, семьдесят пять - объездчику, и триста - управляющему с помощником. Крестьяне, которые тянули спирт, тоже получали деньги. Но продолжалось это недолго: донесли в губернию, явилась комиссия от акциза. Явилась тихо и сразу набросилась на "змею" - и как раз в момент, когда крестьяне тянули спирт. Шесть вёдер было вытянуто, но крестьяне успели удрать.

Тут же опечатали завод вместе со "змеёй" и составили протокол. Но наступила ночь, и как следует понять, как происходит воровство, они не успели. Поставили трёх десятских - следить, чтобы не сорвали печати. Комиссия вместе с асессором заночевала в усадьбе, чтобы завтра обдумать всё как следует.

Дед тут же привёл механика. Десятским дали, сколько надо, чтобы притворились спящими, вынули "змею" и наложили изнутри что-то вроде заплаты. Дырка осталась на месте, но никакого спирта оттуда не вытекало: часовщик уже успел сделать операцию быстро и как надо.

Наутро после завтрака, часов в 12, явилась комиссия, чтобы выяснить, как именно воруют спирт. Но спирта не вылилось ни капли - он весь прошёл через часы. Снова дали, сколько надо, и всё дело замяли. Комиссия уехала с миром, и дед опять повёл своё дело с миром. Быстро придумали новый кунц - уже не помню, какой.

В Брисском уезде было два завода, которые держали помещики. Они быстро разбогатели - воровали совсем без жалости.

Если зашла речь о гениальном мошеннике, часовом мастере, таком типичном для прежних времён, стоит рассказать историйку из его детских лет. Был он моим приятелем. Мы вместе учились у Моте-меламеда. В те времена, из-за нехватки мелких денег, было каждому разрешено властями выпускать свои собственные бумажные монетки - мелкие деньги не дороже двадцати пяти копеек. Многие хозяева выпускали бумажные монетки в одну, две, три, пять, десять, пятнадцать, двадцать и двадцать пять копеек. Чтобы крестьяне тоже разбирались в деньгах, использовался "крестьянский алфавит" в виде чёрточек: сколько чёрточек, столько копеек. Только на монетках от пяти до двадцати пяти копеек - чёрточки больше размером, означающие десятки. Указывались также имя и фамилия выпустившего монету.

Квиточки эти имели хождение в городах и сёлах всей Гродненской губернии (понятно, что в других городах тоже). Настоящие мелкие монеты - меньше, чем по половине рубля, вообще попадались редко. Квиточки крестьяне брали в обмен на привозимые ими на продажу продукты. Считали деньги по палочкам, что было для них непростым делом - ведь крестьянам даже палочки считать трудно. Распродав весь товар, они за квиточки получали товар в магазинах или напивались, а если оставалось - предлагали их на обмен евреям. Для крестьян бумажные монеты были неудобны: во-первых, их было трудно считать, во-вторых, мелкие квиточки, которые долго залёживались - они часто теряли. И в-третьих, на обмене они проигрывали, и т.п.