Ехезкель Котик - Мои воспоминания. Часть 2

Я, тоже очень довольный, сразу поехал домой в Макаровцы. Как дед - так и я. Если дед доволен - значит, и я также. Я сообщил Розенблюму, что перед Песах уезжаю к себе в полученную в аренду усадьбу, и он может передать корчму с молочной фермой другому. И стал постепенно готовиться к переезду в Кошелево. Мог я это сделать к Шавуот. Но надо было купить много довольно серьёзных вещей: коров, быков, лошадей, сбрую и все необходимые в усадьбе инструменты, - и чем раньше купить, тем лучше. Уже лето, в поле полно работы, и если я займусь покупками и устройством после приезда в Кошелево, пройдёт всё лето, и поля останутся необработанными.

Арендаторы, приобретая новую усадьбу, обычно перебираются туда зимой, к новому году, когда поля покрыты снегом. Они пока собираются, и к Песах у них уже всё готово. Но я перебирался летом и должен был, живя в другой усадьбе, приготовить всё здесь, заранее.

Я снова списался с отцом, сообщая, что приеду к нему в Пески в марте, всё куплю и у него оставлю, и в мае выеду со всеми причиндалами в Кошелево.

В Макаровцах я тем временем всё продал и послал объявить во всех бет-мидрашах в Кринках, что если есть у кого-то ко мне претензии, чтоб пришли, так как я из Макаровцев уезжаю.

Понятно, это объявление в бет-мидрашах было излишним - не было ни у кого ко мне претензий, ни гроша я не был никому должен и вёл себя пустозвоном, как говорят в Литве, из пустого тщеславия, невольно позаимствованного у деда.

Объявили в бет-мидрашах, и никто не явился.

Так я покинул Макаровцы. Некоторые плакали, расставаясь, и громче других - орлянский поп. Он жить без меня не мог и сказал, что если, не дай Бог, мне понадобится помощь и я к нему обращусь - он с себя снимет последнюю рубашку.

Мне тоже сильно разрывало сердце, что я оставляю всех своих соседей и добрых друзей, к которым так привык. Но что поделаешь, если приходится скитаться. Так уж суждено.

Потом я в своём коротком платье пришёл к отцу, и он меня принял тепло. Улыбался своей обычной улыбкой и, как видно, простил мне все мои прегрешения. А может, решил, что лучше смолчать и простить, чем морочить себе голову из-за штанов?

Семья моя - отец, дядя Йосл, единственный сын Арье-Лейб - все мне помогали купить необходимые для полевых работ принадлежности. Я у себя поставил новые телеги для вывоза снопов и навоза, купил сохи, бороны и грабли, лошадей, быков и коров - всё, всё, всё.

Покупали понемногу по воскресеньям, и последнее докупили на шумной Юрьевской ярмарке [24] В честь св. Георгия Победоносца, в данном случае - 26 апреля по ст. стилю. , проходившей в Каменце с большой помпой, - и хватит!

Пятнадцатого мая мы выехали в Кошелево.

В Кошелевском лесу, в четырёх верстах от поместья, нас охватил страх: пустые пространства болот и трясин, без начала и конца, и четыре версты мы, может, тащились два часа. Сразу нам стало кисло на сердце.

Я видывал леса - сухо, приятно. А тут - ужасные топи и болота, в которых должны пастись коровы. Я сразу понял, что такого рода пастбище не годится для коров. Они будут проваливаться в болота и трясины и не смогут вылезать. Я уже в Макаровцах получил некоторое представление о работе в лесу. Но что поделаешь? Дело пропащее - надо молчать.

Кое-как добрались до усадьбы - и у нас совсем потемнело в глазах. Такая сиротливая, неогороженная усадьба, только ямы, камни и скудная трава.

Внутри, в усадьбе - мрачный дом, длинный, как еврейское изгнанье, чёрный, старый, заброшенный, и надо всем - тоска и промозглость. Как я потом узнал, там жили с тринадцатого года батраки-крестьяне.

И ещё беда: множество коров пасутся во ржи возле усадьбы - хороши порядки! Пастухи, видя наш приезд, разбежались, и нам с женой пришлось сразу же заняться изгнанием коров изо ржи. Мы их загнали в незапертый хлев и пересчитали: их было девяносто две штуки. Закрыли дверь на щеколду.

Примерно через полчаса чуть не все жители деревни пришла в усадьбу -просить, чтобы я вернул им коров. Сами их выпустить из незапертого хлева они всё же не решились. Я сделал вид, что требую по рублю за штуку и отчитал их - что значит - пасти коров в чужой ржи, да это ведь грех! Но мы помирились, и я им выдал арестанток.

Я сказал, что разрешаю им до воскресенья пасти свой скот в моём лесу. После этого мы заключаем в деревенской конторе контракт, по которому они за пастьбу обязуются дать мне на лето работника.

Старшина жил в деревне Михалки, расположенной, как было сказано, по соседству с усадьбой Кошелево. Я его позвал.

"Пане старшина,- сказал я ему, - прошу пригласить ко мне на воскресенье всю деревню, двадцать семь хозяйств, для обсуждения вопроса о пастьбе, которую я согласен предоставить им в моём лесу. В случае, если они со мной не согласятся, не подпишут контракт - я им пасти своих коров в моём лесу не позволю".

В воскресение утром явилась вся деревня вместе со старшиной и меня спросили, сколько я хочу за пастьбу. Торговались несколько часов и решили, что за каждую корову или лошадь, или даже за телёнка полагается мне два работника с упряжью, т.е., с лошадью.

Мы это обсудили у меня в усадьбе. Потом пошли в канцелярию. Там составили контракт, в который я добавил пункт, что в случае, если я позову кого-то работать - одного или с лошадью - он должен тут же явиться; и если я позвал дважды, а человек не пришёл - он платит три рубля штрафа.

Далее следовал важный пункт: в период жатвы, за три дня до того, как жать хлеб для себя, они обязуются жать для меня, а потом - один день для себя, другой - для меня, и чтобы за две недели ко мне в амбар доставили весь хлеб.

За пятёрку писарь мне составил контракт; он казался таким покладистым, что хоть бери и покупай у него всех крестьян, а старшина мне явно льстил, в надежде на вознаграждение. Поставили печать, расписались - и готово.

Я договорился, что завтра, в шесть часов утра, приду в деревню и запишу, сколько у каждого хозяина коров, чтобы знать, сколько мне должен каждый дать работников.

Назавтра я пришёл в деревню, взял старшину и старосту, и ходил от дома к дому, пересчитывая коров поштучно. Я понимал, что мужики будут меня обманывать и друг на друга доносить.

Помню, что один крестьянин про другого сказал, что тот припрятал от меня где-то за хлевом телёнка. Я собрался с духом и, подзадорив старшину, сделал хорошую ревизию. И когда я захватил телёнка, припрятанного всего лишь ради травы, которую он съест без того, чтобы за неё пришлось отрабатывать - старшина поднял страшный крик: "Вор!" - как если бы лично у меня украли телёнка.

Я записал более шестисот голов. То есть получил шестьсот работников с телегой и шестьсот пеших - недурное дельце.

Луга, расположенные возле деревни, они у меня купили за сто рублей и двадцать семь косарей. О болотном сене я с ними договорился половина наполовину: половину скосить и отвезти мне в амбар, и половину - им.