Ехезкель Котик - Мои воспоминания. Часть 2

Зачем я оттуда сюда уехал?

Отношения мои с кошелевскими крестьянами были неплохими. Я никогда их не штрафовал из-за причинённого их коровами убытка. Но всё же я был еврей - заброшенный к ним еврей - а их - много, много гоев...

Я им всячески угождал - одалживал, когда им было очень нужно, деньги, часто им оказывал услуги и более или менее с ними уживался. Но крестьянин оставался мне чужим... И даже больше, чем чужим... И это - несмотря на всё, что сами они считали добром, человеческой добротой.

Пошёл я как-то в нееврейский праздник осмотреть в лесу свои луга. Вижу - пасутся во ржи два быка, а пастух Антон, парень лет 20-ти, самый большой силач в деревне, сидит себе спокойно со своим свистком, словно его не касается. Взял я и срезал ветку с дерева и погнал быков к себе домой. Антон же их погнал к себе в деревню. Я их гоню в усадьбу, а он - в деревню. Я рассказал старшине, что Антон не дал мне забрать его быков, причинивших мне ущерб. В воскресенье в канцелярии состоялся суд над Антоном, которого приговорили к 20-ти ударам розгой.

Зачем Антону было вредить доброму хозяину? Ко мне пришла его семья во главе с братом Павлом-старостой, упали мне в ноги, чтобы я его простил. И когда я простил его, это они очень оценили. Но совсем хорошо ко мне относиться они не могли. Мне казалось, что они всё время думают об одном: что я здесь делаю среди них? Как я сюда попал? Почему захватил их поля? Что я, еврей, кручусь здесь - среди их чёрных, волосатых лиц и мрачных, сердитых, голодных глаз?

Во время жатвы вся деревня взялась за мой урожай. Они хотели у меня раньше кончить, и это - большое дело. Стебли ржи стали совсем сухими, и надо было как можно быстрей её сжать и тут же назавтра отвезти копны в сарай, чтобы зерно не высыпалось в поле. За десять дней у меня уже была сжата вся рожь и вывезена в сарай.

Летний урожай ржи в тот год был обильный, и старые крестьяне говорили, что такого не припомнят. Зато ячмень, овёс, картофель, горох, гречка и все огородные овощи - не удались. С сорока акров посеянного овса я даже не имел достаточно для корма моей паре лошадей - одни мелкие чёрные зёрна, - и для посева на будущий год я должен был всё купить.

Только сена я имел очень много - может, 400 возов. Но что толку, если плохо, уныло и нудно, если я себе не нахожу места?

И опять, и опять я вспоминал добрые, милые и весёлые Макаровцы.

Лес горит. – Ужасный пожар. – Я в растерянности. – Мы спасаем домашние вещи.– Выгорело пятьдесят десятин леса. – Лес горит снова. – Я бегу со всех ног за тушителями. – Староста. – Мои планы в области сельского хозяйства. – Новая беда.– Обвалилась крыша. – Ещё большие несчастья. – Ребёнок выпал из люльки. – Болезнь моей жены. – Болеют дети. – Бегаю туда-сюда. – Яков-Йосл.– Сон еврейки.– Караул!!! – Завещание и волосы. – Мой напев.

Однажды, во время жатвы овса, я стоял возле косарей, погружённый в свои мысли. Был среди косарей очень злой, нехороший крестьянин Фёдор, в котором я всегда чувствовал особую к себе ненависть. Вдруг этот Фёдор оборачивается и издаёт радостный крик:

"Усадьба горит!"

Я побледнел. Со стороны усадьбы поднимался к небу дым. Я бросился туда со всех ног вместе с пятью крестьянами. Чем ближе я приближался к усадьбе, тем гуще становился дым, накрывая лес, как тёмным платком. Встретила меня, ломая руки, жена:

"Лес горит!"

Огонь приближается к усадьбе, и вот-вот охватит соломенные крыши.

А я совершенно не знаю, что делать, как тушить такой большой пожар в лесу, и совсем не знаю, на каком я свете. Крестьяне сказали, что усадьба - под угрозой, так как в лесу полно сухого дерева. Четыре года рубят в лесу деревья для отправки в Данциг. Два месяца не было дождя. Ветки и мусор высохли - прекрасное горючее!

Пятнадцать лет назад тоже сгорела усадьба. Там было два завода - водочный и пивной. Случилось это от начавшегося в лесу пожара. Чтобы потушить такой большой пожар, нужно двести человек.

Тут я увидел, как затаённая ненависть крестьян ко мне просачивается ядовитой струёй.

Чужой я им был, совсем чужом. Чужая кровь.

Я попросил жену с помощью крестьян сносить в фургон домашние вещи, а сам схватил лошадь и побежал звать мужиков на помощь. Но ведь лето, в деревнях ни души. Малые - пасут, большие - косят для себя и для хозяина.

Скачу отчаянным галопом дальше и встречаю крестьянок, косящих рожь. Окликаю их и прошу бросить косьбу и быстрей бежать тушить лесной пожар. Я им за это спишу косьбу, которую они мне должны за взятую у меня под коноплю землю. Каждая крестьянка брала у меня участок, за который мне причиталось по пять косарей или других работников.

Так я пробежал вёрст пять по полям, прося каждого о милости: бегите, мол, помогите потушить этот ад. Бегу и всё время оглядываюсь: вижу, что дым - во весь лес, огня не видно, только - плотный красный дым, смешанный с огнём, достигает неба.

У меня сжалось сердце. Не до того уже было, что я всё потерял - но я оставил жену с двумя малыми детьми при таком большом пожаре, среди ненавистников, ей, конечно, станет дурно, и некому будет привести её в чувство. Всё же мне удалось убедить всех встречных крестьян и крестьянок бежать и тушить огонь, а сам я поехал дальше.

Вернувшись домой, я увидел, что дыма стало меньше. Как видно, пожар тушили. Крестьяне не особенно старались - я ведь подарил им работу, что мне теперь полагается!

Сгорело пятьдесят десятин леса, неподалеку от усадьбы; иные деревья ешё тлели. Тушили мужики длинным шестом: били по мусору шестом и так глушили огонь.

Сухие ветви на деревьях сгорали, но не сами деревья. Я не уходил, пока не потушили. Всего было несколько сот человек, крестьян и крестьянок.

Когда прошла опасность, я засчитал крестьянам работу четырехсот человек. Посторонним обещал дать каждому по два пуда сена.

На этом дело не кончилось. Лес нельзя потушить за один день. Назавтра он снова принялся гореть. Снова пришлось бегать за работниками, просить, чтобы тушили пожар.

И так горело почти каждый день. Я забросил хозяйство и бегал каждый день за работниками. Я знал, что если крестьян зовут тушить пожар, они должны прийти. Но заставить их нельзя, и их помощь стоит денег.

Вообще-то пожар в деревне - страшное пугало. Огня там очень боятся.

Помню, я однажды сидел на траве рядом с косцами и закурил папиросу. Бросил горящую спичку, и трава загорелась так быстро, что я едва успел затоптать огонь. И если бы не затоптал - он бы мгновенно распространился на несколько вёрст вокруг.

И я понимал, что любой щенок - пастух или кто - может в минуту поджечь усадьбу.

Всю вторую половину лета до середины осени мы жили в смертельном страхе. Для меня это была катастрофа, которая из меня всю кровь выжала. Я ждал с замиранием сердца лесных пожаров и был очень несчастен.