Ехезкель Котик - Мои воспоминания. Часть 2

Старшине я обещал хороший подарок - пять возов сена, и писарю - четвертной, чтобы в случае, если я обращусь за помощью, они мне тут же прислали крестьян.

Кроме того - я приготовил и раздал водку.

Как-то в пятницу днём снова загорелся лес. Пожар быстро и с силой распространился. На мою удачу, был праздник. Я побежал по тропинке прямо в канцелярию писаря. Старшины, проживавшего в моей деревне, дома не было. Пришёл в канцелярию - писаря нет. Мне сказали, что он у любовницы, отсюда за две версты.

Я побежал туда. Дверь заперта. Стучу, стучу - никто не отзывается. Спрашиваю соседей, здесь ли писарь, отвечают, что он здесь со своей любовницей и не откроет. Я принимаюсь с силой стучать в дверь, он выскочил из комнаты, собрался драться, но, ощутив в руке червонец, который я ему сразу сую, убирает руки. Ему очень не хочется оставлять любовницу и бежать за крестьянами.

"Я болен...",- врёт он.

С большим трудом и при умеренных угрозах кое-как его уламываю. По пути собираем триста крестьян, и я покупаю двадцать горшков водки с селёдкой и сыром.

Пока я возвращаюсь - уже вечер, и огонь охватил весь лес, и, на моё счастье, перекинулся на другую сторону от усадьбы. Крестьяне сказали, что такой большой пожар они потушить не смогут и будут охранять усадьбу от огня. Посоветовали послать к женщинам за полотном, ими самими вытканным. Полотно надо намочить в воде и постелить на крыши усадьбы.

В надежде на хорошее вознаграждение принесли из всех окрестных деревень бочки, вёдра и кадки и замочили полотно. Триста крестьян приготовили шнапс и разлеглись на траве, ожидая, что огонь подойдёт к усадьбе. От одного их ожидания пробирала дрожь. Вокруг - адский огонь, а они лежат спокойно в ожидании водки после пожара. Я смотрю, как он приближается, а крестьяне молчат. Сердце моё дрожит, голова пылает. Я взбесился:

"Чтоб ты знал, - крикнул я в отчаянии старшине, - я навсегда уезжаю из усадьбы и оставляю её полностью на твою ответственность. Помни, что ты сгниёшь в тюрьме, а Шемет будет терзать твоих внуков!"

Старшина, наконец, стронулся с места и крикнул народу:

"Идём тушить!..."

Пошли в лес, нарезали длинных веток, и триста человек стали в ряд против огня и принялись бить ветками. Медленно наступая, ряд движется вперёд, и глушит, глушит огонь. И так всю ночь шли и били ветками, пока совсем не затушили огонь, который отступил дальше.

Огонь стал такой большой и высокий, что во всех окружающих местечках было видно, и никто из этих окружающих местечек в эту ночь не спал. Стояли всё время на улице, как мне рассказывали, и смотрели на море огня. Многие знали, что это горит еврей и оплакивали его несчастье.

В шесть часов утра огонь потушили, я снова послал за водкой и селёдкой. Люди жадно ели и пили.

В восемь часов утра прибыл асессор из Березы [26] Во времена Котика - местечко Гродненской губ., ныне - г. в Белоруссии Берёзовского р-на Брестской обл. с шестьюстами крестьянами. Делать ему было нечего, но деньги у меня он взял. Как можно отпустить асессора, не сунув в руку денег? Или наоборот: как может асессор отпустить еврея, не взяв денег?

Мужики меня утешили, что больше лес гореть не будет, поскольку вся трава выгорела. Нет травы - нет опасности пожара.

И так и было.

Покончив с лесными пожарами, от чего я до времени постарел, снова принялись за работу. Я решил завести побольше скота, так как сена было вдоволь. Будет много навоза - смогу хорошо удобрять и обрабатывать землю и надеяться на лучшее.

И я принялся выполнять свой план: получать много навоза и удобрять свои поля. В конце лета я дал знать во все окрестные местечки, что беру на зиму коров. За пять рублей беру корову или быка. Из соседних местечек доставили семьдесят штук. Ко мне также явился помещик и дал на зиму сорок быков, заключив контракт на пять рублей за штуку. И тут же заплатил за это двести рублей. В контракте было написано, что в случае смерти одного из быков - с меня пятьдесят рублей. Всего оказалось у меня сто десять штук, не считая моих собственных, которых было двадцать с чем-то.

Но уже в начале зимы, я спохватился, какую я тут наделал глупость. В начале зимы цена на сено была до тридцати копеек за пуд. Во сколько же обойдётся мне пуд навоза? Мне лучше было продать сено и просто выручить на этом до двух тысяч рублей, чем брать на прокорм столько ртов. Надежды улучшить с помощью навоза почву так и так могут исполниться только через несколько лет.

План этот, может, годится для такого, как Роземблюм, живущего в княжеской усадьбе. Но я - с горькой своей жизнью в пустыне, среди огня, волков и ненавистников-крестьян - я так и так здесь долго не останусь. Что мне это даст? Но с этим уж ничего не поделаешь, как и с прочими совершёнными мной глупостями. И от этого щемило сердце.

Когда стали вывозить навоз из коровника, обнаружили под навозом большущих змей. Крестьяне, которые очень боятся змей, подняли крик, сбежались с дрекольем и их перебили. Больше шестидесяти огромных змей - иные по полтора аршина.

Змеи на меня тоже плохо подействовали.

Зимой, когда работы мало, а ночи долгие, я снова заскучал по книгам, и на меня напала большая тоска. Ночи - долгие, днём - тоже нечего делать - с ума сойти. И я поехал в Кобрин, за шесть вёрст, к сыну реб Йоше, взять что-то почитать. Взял две книги, за два дня прочёл - и снова нечего делать. Но Бог меня своими несчастьями не оставил.

Сидя дома в Хануку, вдруг слышу - что-то сильно и тяжело гремит, вроде грома. Подбегаем все к окну и с ужасом видим, к что крыша большого коровника, где стоят все коровы, обвалилась. Не представляю, как мы все тогда не умерли от страха.

Впопыхах бежим к коровнику. Сердце тревожно бьётся. Но вся скотина цела. Как видно, услышав, что крыша трещит, коровы инстинктивно прижались к стенам. Крыша сломалась посредине. Мы не умерли, но жена моя тогда заболела от страха.

Крыша сломалась под тяжестью лежащего на ней снега. Тогда был большой снегопад, а я не знал, что снег надо с крыш сбрасывать.

Хоть крыша не задела ни одной коровы, но мне из-за неё изрядно досталось: коровы совсем не выносили холода. Пришлось их лучше кормить - почти одним сеном, что обошлось мне вдвое дороже и что, к большому моему неудовольствию, дошло до шестидесяти копеек за пуд.

Крестьянам пришлось продать своих коров - их нечем было кормить. Купить скотину было можно буквально за полцены. Ту, что стоила прежде тридцать, сорок рублей, продавали в этом году за восемь-девять рублей, а двухнедельного телёнка - за восемь злотых.

Перед Песах ко мне приехали окружающие крестьяне покупать сено. Я им отказал. Никакого сена у меня не было, только по углам лежало гнилое, замёрзшее сено из стогов. Но для них и это был товар, за который они мне платили по двадцать копеек за пуд. Такое было дрянное сено. Я за это выручил сто пятьдесят рублей.