Ехезкель Котик - Мои Воспоминания. Часть 1

Учиться у него было удивительно сладостно и приятно. После тяжких усилий по изучению Гемары и авторитетов, мы отдыхали, и он с нами пускался в мирские дела. Он был очень начитанным, много знал о явлениях природы, также иной раз читал русскую книгу, но в русском языке ему мешала его жена, которая была, да простится мне, очень глупой еврейкой.

На самом деле, он не её боялся, а её глупости. Увидев у своего мужа, реб Эфроима, какую-то вещь, которая ей не нравилась, она тут же рассказывала всей семье и всем женщинам. И так как читать русские книги считалось тогда грехом, он от этого воздерживался.

Но, по своему времени, он очень много знал, и отдыхая от Гемары, объяснял нам разные научные вещи и часто рассказывал истории из жизни предыдущих поколений, но всё – правдивые, реальные истории.

Получал он за срок с учеников девяносто рублей. С двоих - по двадцать, а с нас с Исроэлем – пятьдесят. Естественно, что он, несчастный, был большой бедняк и жаловался нам на нынешнюю дороговизну, вспоминая с восхищением свои детские годы, когда бык стоил шесть рублей, корова – три, восемнадцать грошей гусь, шесть-восемь грошей курица, грош – пять яиц, шесть грошей фунт масла и два гроша горшок молока… Каждый еврей тогда мог, имея хотя бы несколько копеек, устроить себе небольшой заводик для производства спиртного с парой коров, выкормленных на сусле, и молока бывало – хоть в нём купайся.

А одежда прежде бывала из такого крепкого материала, что вещь переходила по наследству от отца к сыну. Был такой сорт, который назывался «каменный дождь» - материя крепкая, как камень, и прочная и плотная, почти как жесть. Если шел кто-то в кафтане или в пальто из «каменного дождя», каждая складка в нём трещала, так что было слышно за версту, что кто-то идёт.

«Каменный дождь» был разных цветов и разной цены; самый дешёвый был в старину шестьдесят копеек за ярд, но крепость была та же – невозможно было порвать одежду. Может, лет через пятьдесят немного износится, полиняет, перейдёт по наследству к сыну, и будет особо почтенно носить такой полинявший кафтан в память об умершем. Потом, через несколько десятков лет, он уже сильно вылиняет, придётся его носить каждый день на работу и в плохую погоду. Но рваным и дырявым он никогда не будет.

Я помню ещё кафтаны из «каменного дождя», которые носили старые евреи. У меня у самого был такой кафтан в восьмилетнем возрасте. Мне его переделали из дедушкиного, а тот его унаследовал от своего отца.

Был также материал, который назывался "ластик". Сегодня его называют полу-ластик, но нынешний совсем не похож на прежнй. Ластик уже носили богатые мужчины. Материя для мужчин была: четыре сорта "каменного дождя", два сорта ластика, три сорта бархата, Четыре сорта бархата и несколько сортов шёлка.

Женщины носили ситец по 7-8 копеек за ярд, а самый дорогой сорт шерсти - по 30 копеек за ярд. Шерсть уже носили те, что побогаче.

Из мехов носили - самую дорогую выхухоль, сибирскую белку, ондатру и бобра. Женщины носили лису, соболя и куницу. Украшения состояли только из жемчуга. Почти самые простые носили на шее жемчуга где-то за тридцать рублей. Приняты были кольца, золотые брошки величиной с рубль, которые носили на шее.

Мой дядя меламед рассказывал нам истории о наших великих мудрецах, но без преувеличений и без неестественных вещей, только реальные истории, ясные и правдивые. Он знал, сколько прежде получали раввины и великие мудрецы, что составляло порядка восьмидесяти грошей в неделю. Столько брал минский раввин, и столько же - Виленский гаон, а при повышении жалованья добавляли ещё десять грошей в неделю.

Он же рассказывал, как помесячные старосты властвовали над раввинами, и бывало, что великого мудреца выгоняли из города, где он был раввином, из-за всякой мелочи. Помесячный староста просто звал своих сторонников из числа городской знати и налагал на раввина наказание. Решали, что раввина надо прогнать, и прогоняли.

В Минске, например, прогнали автора "Шагат Арье" [149] "Рычание льва" - сборник галахических решений знаменитого раввина и главы ешивы и талмудическоготолкователя 18 в. Арье-ейба Гинцбурга. Известен своей неужичивостью. . Он был почти самый большой гаон у евреев после Виленского. Прогнали его летом, в пятницу в двенадцать часов, с большим позором, а именно: запрягли пару быков в телегу и так вывезли из города. Дядя рассказывал, что одна еврейка вышла из города к раввину и принесла ему три халы на шабат. Он её спросил, знает ли её муж о халах, и она ответила:

"Нет".

Он сказал:

"Так я не могу взять".

Тогда его отвели в еврейскую корчму. Изгнанный еврей не хотел, чтобы ешувник знал, что он - минский раввин. Энергичная еврейка, однако, побежала пешком в деревню и рассказала, что это наш раввин, большой гаон, а помесячный староста, да отрётся его имя, его прогнал.

В Бриске прогнали гаона, автора большого комментария к Талмуду под именем "Б.х." [150] Т.е., "Баит хадаш" - "Новый дом, сочинение Йоэля Сыркеса, выдающегоя представителя полько-литовского раввинизма второй половины 16 - первой половины 17 в. Указанное сочинение, в действительности, является коментарием к сочинению "Арба турим" - "Четыре периода" Якова бен-Ашера, "отца ашкеназийского ритуала", известного кодификатора галахического материала, содержащегося в Талмуде (конец 13 – первая половина 14 в.). Он был там раввином. Однажды произошла история. Ночью на исходе субботы сидел помесячный староста с представителями городской знати в общинном доме. В двенадцать часов погасла свеча. Во всём Бриске не было огня. Все уже спали. Помесячный староста послал шамесов к равввину зажечь там фонарь и принести. Пришли к раввину. Но как же они были удивлены, обнаружив, что темно и у раввина. Он уже тоже спал. Они рассказали о этом собранию, и помесячный староста с представителями городской знати решили, что, если раввин в двенадцать часов ночи спит, следует его прогнать. И его прогнали из Бриска.

Мой раби реб Ицхок-Ойшер. – Наши «занятия». – Моя первая революция. – Моё имя становится известно в городе. – Конец истории.

Жил в Каменце несчастный хасид, нищий и страшно набожный. Делать – он ничего не делал. Жена ему не давала жить, чтобы он стал тем, кем были все шлимазлники – меламедом. Когда он сказал об этом моему отцу, у того тут же возникла идея – что Ицхок-Ойшер может быть для его Хацкеле хорошим меламедом. Что Хацкель у него чему-то научится – это вряд ли, но зато станет при нём большим хасидом, ведь я, хотя и был в душе хасидом, всё же «любил этот мир», как говорил отец. Я постоянно бывал у деда, где часто ел в субботу и в праздники, и тогда уже вместе с дедом молился у дяди Мордхе-Лейба, и к десяти часам мы уже кончали молиться.